Глубочайший след в философии XX века оставили студенческие волнения 1968 года в Париже. Студенческие массы и активисты компартии сошлись на баррикадах в едином бунте против буржуазного общества. После II мировой войны поколение, осевшее во французских университетах, так же, как и движение хиппи и участники американского движения за мир времен вьетнамской войны, было движимо убеждением, что капиталистическая система обанкротилась и нуждается в одном хорошо нацеленном ударе, который вытащит ее из незавидного положения. Это разношерстное движение возглавлялось и вдохновлялось рядом харизматических фигур, включая марксиста и философа-экзистенциалиста Жана-Поля Сартра, чрезвычайно воодушевленного идеями Мао.
Но студенческое восстание было подавлено. Фантазия так и не пришла к власти. Спустя несколько месяцев порядок был восстановлен. Это поражение привело к обстоятельному переосмыслению всех общепринятых истин, взлелеянных французской интеллигенцией. Пролетариат не проявил никакого интереса к вооруженному выступлению, вопреки надеждам воспитанных на Мао студентов и ученых. Предложенная утопия оказалась недостаточно привлекательной. После нескольких оживленных лет интеллектуальная сцена изменилась коренным образом. В начале 1970-х наступил прорыв принципиально нового философского учения, в авангарде которого стояли два ницшеанца, Жиль Делёз и Мишель Фуко. Мобилистическая традиция вновь обрела опору в научном мире и стала распространять свое растущее влияние. Идеи Ницше покорили Францию и быстро расширили границы своей империи.
Фуко, Делёза и их многочисленных последователей назвали, в основном их оппоненты-философы, постмодернистами. Этот противоречивый термин возник в связи с тем, что они подвергали критике позднейший проект тотализма - модернизм. В противовес ведущим мыслителям тотализма, Делёз выступил в защиту пионеров традиции мобилизма, от Гераклита, через Спинозу и Юма, к Ницше. Но Делёз также разработал свою собственную концепцию, которая, по признанию многих современников, включая того же Фуко, войдет в историю философии как наиболее значительный вклад, сделанный в XX столетии. Соединив монизм Спинозы с ультраматериализмом Ницше, Делёз произвел фронтальную атаку на тоталистское восприятие ego как устойчивого феномена, а равно и на тоталистический дуализм и диалектику.
Как и Ницше, Делёз представлял бытие как постоянный конфликт разнонаправленных сил; их равновесие также динамично, Делёза особенно интересовали различия между этими силами. Из точки, в которой возникает это различие (Делёз назвал её точкой неравномерности), оно продолжает беспрепятственно распространяться, одновременно являясь причиной возникновения новых различий. Так что это вопрос отношения к миру, в котором бытие не может находиться в человеческом сознании, поскольку бытие изменяется и распространяется во всех направлениях со скоростью, превышающей наши способности к осознанию. Следовательно, тоталистские претензии получить законченную картину бытия являются абсурдом. Делёза совершенно не интересует линейное мышление тотализма с его введениями, выводами и заключениями. Его философия сконцентрирована вокруг центральной точки мобилистической оси времени - события и его петли обратной связи.
Не ego производит мысли, скорее уж мысли производят ego. Когда мысль меняется, меняется и оно. Не существует такой вещи, как неизменное ego, базовая предпосылка тотализма. Поэтому невозможно утверждать, что человек в качестве суверенного субъекта в состоянии открыть "истину", изучая окружающую среду. Вместо этого мы вынуждены признать, что человек по большей части конструирует истину, соответствующую его целям и обстоятельствам. Никакая истина не выживает вне обстоятельств, в которых создается и в которых функционирует. Так что тоталистический поиск "универсальной истины" абсурден. Согласно Делёзу, задача философии значительно скромнее - построить функциональные концепции, которые помогут людям ориентироваться в бытии, поощряя их к тому, чтобы сделать из своих жиэней произведения искусства. Новая парадигма требует новых идей (концептов).
Как и Ницше, Делёз превозносит искусство. Философия для него - вид искусства, такой же, как живопись и музыка. Его волнует история возникновения идей, завораживает то, как они собираются в кластеры в определенные исторические периоды для того лишь, чтобы впоследствии рассыпаться. Эти идеи, как физические тела, находятся N постоянном движении. Поэтому Делёз называет свое учение "номадической философией". Идеал Делёза, то, что он сам называет "телом без органов", сложная структура наподобие яйцеклетки, в которой масса различных факторов может взаимодействовать без наличия между ними каких-либо иерархий, чтобы создать целое, которое больше, чем сумма частей. В связи с этим учение Делёза также известно как часть "естественной философии" мобилизма.
Делёзианский концепт тела без органов имеет нечто общее с дарвиинистскими генами и мемами. Соединив воедино учения Ницше, Дернина и Делёза, мы получим необходимые предпосылки для появления на свет первой из трех центральных фигур нетократической системы: мыслителя, которого мы назовем этерналистом (вслед за ницшевской идеей бесконечного становления, от англ. eternal). С точки зрения зтерналиста, все живые создания, все гены и мемы, и все делёзианские кластеры, имеют начальную точку - сингулярность1. От этой сингулярности феномен распространяется до бесконечности, время oт времени давая начало новым сингулярностям и новым сложным системам.
В последние волнующие мгновения капиталистической парадигмы сама Вселенная, после объединения физиков вокруг гипотезы Большого взрыва, преобразовалась в один громадный этерналистский феномен. Теория Большого Взрыва строится на предположении, что Вселенная произошла из сингулярности, из которой она затем распространилась до бесконечности. При этерналистском подходе это предположение распространяется на все существующие силы. А когда несколько таких сил вступают во взаимодействие в рамках делёзианского исторического кластера, в теле без органов, возникает то, что этерналисты назвали бы явлением резонанса или петлей обратной связи. Такие на короткий срок расцветающиеся кластеры и резонансы образуют узловые точки цивилизации. При таком подходе каждый отдельный индивидуум, субъект есть феномен резонанса, а не устойчивое ego.
Когда сингулярности, возникшие друг из друга, оказываются в ограниченном пространстве, они рано или поздно встречаются. Модели, которые при этом возникают, с точностью повторяют характер контактов при развитии сети. Вот в чем этерналистское учение совпадаете принципами нетократического общества. Мир представляется как единая всеобъемлющая органическая сеть, в которой кластеры генов и мемов составляют её узлы. И если этерналисты - это толкователи этой реальности, то участники, находящиеся в её узлах, есть еще одна категория нетократов - нексиалисты (от латинского nexus, связанные вместе). Связь между ними осуществляется с помощью представителей третьей, самой могущественной из нетократических категорий - кураторов. Кураторы указывают нексиалистам путь, в то время как их общий взгляд на мир формируется философами нетократического общества - этерналистами-аналитиками. На взаимодействии этих трех ролей и построено нетократическое общество. Если сравнить эту структуру с капиталистической иерархией, можно заметить, что кураторы занимают место политиков, нексиалисты приходят на смену предпринимателям, а этерналисты заменяют ученых.
Делёз стал верховным философом мобилизма, а Фуко, соответственно, его величайшим историком, или, если угодно, археологом знания, как он сам себя предпочитает называть. По Фуко, ничто в обществе не является "естественным", само это слово уже есть выражением амбиций тотализма в его стремлении исключить нежелательные коллизии, объявив их "неестественными". Так что главной целью общественного конфликта становится право давать определения. Фуко работает от имени маргинальных групп капиталистического общества: изгоев всех мастей с их потребностями и желаниями, отверженных, как он их называет. По уверению Фуко, основой задачей философа является усмирение власти, освобождение людей из рабства утопий. Цель - дать слабым людям возможность самовыражения.
Вместо демократии, при которой большинство навязывает свою точку зрения меньшинству, Фуко выступает за плюрократию, общество, в котором каждый принимает решения за себя, но не имеет права принимать решения за других. Фуко не предвидел, что плюрократия будет в значительной степени реализована с помощью технологических инноваций информационного общества при переходе от демократии к плюрархии (плюрократия есть вымышленная социальная модель, тогда как плюрархия - это государственное устройство). Делёз и Фуко были очарованы возможностями электронной прессы и интуитивно продемонстрировали понимание изменений и новых возможностей, которые откроются вслед за технологическими изменениями. Их размышления во многих аспектах совпадают с нашим собственным анализом парадигмы информационного общества и могут быть применены каждым, кто надеется-таки разобраться в истоках и сущности как новой элиты - нетократии, так и нового низшего класса - консьюмтариата.
Примером типичной нетократической дилеммы является постоянный выбор между широким и эксклюзивным доступом к ресурсам. Представим себе двух нетократов, встретившихся на заброшенном острове среди живописных развалин и прекрасных пляжей, но без всякого намека на индустрию туризма. Это типичный пункт назначения дли нетократа, превосходное место для того, кто предпочитает туризм в форме эксклюзивного доступа. Когда два нетократа на закате сидят в шезлонгах, потягивая прохладительные напитки, их раздирают сомнения по поводу того, должны ли они сохранить местонахождение этою острова в секрете ото всех, кроме своих ближайших друзей, или, наоборот, настроить здесь гостиниц и аэропорт, сделав его доступным для всех туристов мира, то есть, грубо говоря, инвестировать в него, а затем перепродать с выгодой?
Если они выберут секретность, значит, они выберут стратегию эксклюзивного использования; если же, напротив, предпочтут инвестировать, значит, возобладала стратегия неограниченного доступа. Разница между нетократами и капиталистами в том, что у нетократов всегда есть оба этих варианта. Знание об острове имеет такую большую ценность для нетократа, а прибыль такую невысокую, что эксклюзивность может быть ценнее, чем экономическая выгода. В то время как для капиталиста выбор очевиден. Для него накопление капитала - главная цель жизни, по сравнению с которой все остальные цели второстепенны. Но нетократы не разделяют эти взгляды. Осознавая, что, будучи доступен каждому встречному, их вновь приобретенный рай потеряет для них самих все свое очарование, нетократы предпочтут, благодаря их независимости и отсутствию интереса к капиталу, стратегию эксклюзивного доступа, то есть сберечь тайну для последующего исключительного употребления ими самими и их коллегами-нетократами.
Характеристикой неограниченного потребления является то, что средством платежа является капитал. Это отлично от эксклюзивного потребления, где деньги по большей степени не имеют значения, а важны знание и контакты, принадлежность к группе избранных, владеющих эксклюзивной информацией. Вступление в этот клуб избранных нельзя купить за деньги, так нувориши использовали свои прибыли для приобретения социального статуса. Но членства можно добиться при условии, если ты сам обладаешь неким знанием, контактами или эксклюзивной информацией, которые можешь предложить в качестве средства платежа. Это значит, что старому господствующему классу, буржуазии, и новому низшему классу - консьюмтариату - предлагается только традиционная стратегия неограниченного потребления. Эксклюзивное потребление зарезервировано для нетократии.
Та же динамика формирует саму основу властных структур информационного общества. Общим заблуждением теоретиков в области информации эпохи позднего капитализма является то, что прозрачность сети приведет к большей открытости общества с полностью реализованными принципами демократии на всех уровнях, и у всех участников сети будут равные возможности влияния и один доступ к информации. Но эти идеи следует считать не более чем нетократической пропагандой. Демократическая утопия есть симптом рационалистического мышления и базируется на непонимании того, что внутренняя динамика сетей на микроуровне не может быть автоматически распространена на все общество в целом. Все не так просто. Все, что справедливо для микросетей, необязательно на макросетевом уровне виртуального сообщества.
В информационном обществе также доминируют властные иерархии. Правда, организованы они не так, как прежде - на основе личностей, компаний или организаций, а на основе членства в тех или иных сетях. На нижнем уровне этой пирамиды располагается консьюмтариат, заключенный в сеть неограниченного потребления, членом которой может стать любой желающий. Основная деятельность этой сети - потребление - регулируется свыше. Система подсказывает желания с помощью рекламы и затем выделяет основательные ресурсы, чтобы поддерживать потребление на уровне, устраивающем нетократов. Этот гиперкапитализм превращен в своего рода успокоительное средство: главное - не рост прибылей, а предупреждение беспорядков, направленных против нетократии. Над этой массивной базальной сетью постоянно возникают и обновляются сети меньших размеров, конкурирующие между собой. Они функционируют согласно капиталистическим принципам (подходящая модель - это традиционный гольф-клуб). Доступ получают только те, кто может себе это позволить. На вершине иерархии те, кто обладает возможностями привлекать внимание, другими словами, те, кто обладает знанием и сетью полезных связей, которые могут быть полезны для данной конкретной сети. Именно здесь, на верху иерархии, мы обнаруживаем правящий класс нетократов.
Так расчетливо сконструирована безжалостная структура сетевой власти, в которой самая эксклюзивная сеть, доступ в которую принадлежит элите нетократии, расположена на её вершине. Ни дворянские титулы (как при феодализме), ни богатство (как при капитализме) здесь не имеют ценности. Решающим фактором, управляющим положением индивидуума в этой иерархии, служит его или её привлекательность для сети, то есть способность абсорбировать, сортировать, оценивать и генерировать внимание к себе и ценной информации. Власть будет все труднее локализовать и еще труднее удержать и увеличить. Подъем вверх по лестнице общественного положения станет еще более затрудненным, чем при капитализме, а неписаные правила игры сложнее и недоступнее, чем когда бы то ни было.
Интерес нетократической власти к секретности и эксклюзивности, в сочетании с убыстряющимся темпом перемен в обществе, означают, что правила нетократического общества будет невозможно формализовать. Как результат того, что правила сетевого этикета не писаны, а просто подразумеваются, на уровне интуиции, а не сознания, отсутствие правил будет единственным правилом общества, характеризуемого постоянным движением и прерывностью. Законы и правила в их традиционном западном разнообразии отыграли свою роль. Любопытно в данных обстоятельствах то, что нетократия достигает превосходства над капиталистами и консьюмтариатом, используя добродетели мобилистической философии. В сетях самого высокого уровня нет места для хвастовства и самонадеянности. Вместо этого наибольшее признание имеют открытость и щедрость.
Парадоксально, но именно эти способности нетократов мыслить за пределами своего собственного ego, строить целостности на членстве в группе, а не на индивидуализме, по принципу электронных племен более, чем на информационном чванстве, позволяют им контролировать развитие ситуации. Старомодный индивидуализм и приверженность своему "я" - теперь атрибуты низшего класса. Неспособность выйти за пределы своего "я" и его желаний означает, что низший класс так и останется низшим. Самовыражение как цель бытия становится формой своеобразной терапии для буржуазии и консьюмтариата, занятых, таким образом, своими личными проблемами и не интересующихся мировым порядком. Каждый, кто продолжает "верить в себя", есть, по определению, беспомощный неудачник в обществе, в котором правят нетократы. Участие н важнейших сетях не оставляет ни времени, ни возможности прислушиваться к самому себе. Членство в сетях, контур обратной связи и общественный разум - вот основа основ нетократии.
Нетократия
Gaudeamus, добро пожаловать
на форум актуального искусства! Тут:
- современная живопись, академичная и цифровая;
- современная симфоническая и камерная музыка, авангард;
- современный балет, постановки лучших хореографов;
- фильмы киноманам, именные и тематические подборки.
Регистрация
Страница 2 из 3
-
ГЛАВА VI. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ. ГИБЕЛЬ СМИ И РОСТ КОНСЬЮМТАРИАТА
В соответствии с логикой мобилизма, каждая сила имеет свою противоположность; каждое действие встречает определенной силы противодействие. Рассуждая о новом господствующем классе, нетократии, мы предполагаем существование его тени-антитезы - нового порабощенного класса, занимающего позицию, при капитализме принадлежавшую пролетариату. Вопрос в том, какие качества будут характеризовать и, следовательно, определять людей, которые окажутся в подчинении у нетократов. Основная характеристика крестьян и промышленных рабочих состояла в том, что они обеспечивали своих хозяев физической силой. Все большая автоматизация технологических процессов существенно снижает роль человеческого фактора в промышленной сфере. "Физические" работники либо мигрировали в сферу услуг, либо специализируются в наблюдении за чувствительной и сложной аппаратурой, - это рабочие манекены, заимствуя определение философа Жана Бодрияра.
Иными словами, низы не состоят из работников, в привычном значении этого слова. Определяющей характеристикой нового низшего класса уже не является его функция сырья или затратной статьи для предприятий правящего класса, поскольку прежде угнетенные становятся потребителями. Суть не в том, что производит низший класс, и производит ли вообще, а в том, что он потребляет, и что даже более важно, потребляет вообще. Пролетариат в информационном обществе, в первую очередь и прежде всего, предназначен для потребления, по нашей терминологии, становится консьюмтариатом. Его роль в производственных процессах вспомогательная, а процесс потребления продуктов производства регулируется свыше.
При капитализме оплачиваемый труд был основой всей экономической системы. То есть оплачиваемый труд имел жизненно важное идеологическое значение. Производительность была основой успеха. Талантом называлась способность - и измеряемая способность - производить продукты и услуги, которые можно было продать на рынки. Совокупная экономическая стоимость, производимая наемными работниками, являлась мерилом для подсчета величины всего национального производства, неважно, оседала ли эта стоимость в карманах пролетариата в виде зарплаты, на счетах акционеров в виде прибыли или в госбюджете в форме налогов. Это - единственный аспект человеческой деятельности, серьезно интересовавший буржуазию.
Главной заботой каждого капиталиста было увеличение прибылей, что часто приводило к борьбе с ненужными издержками и к увольнениям как естественному следствию. Но по сути капитализм, и на практике, и в качестве центральной идеологии общества, напротив, стремился к максимальному увеличению числа оплачиваемых рабочих и вовлечению как можно большего числа людей в производственны" отношения. Поэтому зачастую государство и рынок ошибочно противопоставляли друг другу, особенно в годы холодной войны, хотя они на деле составляют две отдельные, но, тем не менее, взаимозависимые основы органичной структуры капитализма, неважно, какое название носит конкретная политическая система. Стремлении государства к росту объемов производства и стремление капиталистов к росту прибыли слились в едином порыве и привели к образованию семейного союза государства и рынка труда, которому его участники не могут или не хотят препятствовать, симбиозу, настолько крепкому, что никакие внешние или внутренние силы не в состоянии его поколебать. Этот "несвященный" союз, вынужденное объединение коллективной и индивидуальной воли, направлялся и оправдывался всепоглощающей целью всей капиталистической идеологии: максимальный экономический рост ради самого роста. Разные политические течения в действительности расходились только в представлениях в наилучшем способе достижения этой общей для всех цели.
За этим всеобщим стремлением скрывается философская утопия рационализма: все человеческие потребности будут удовлетворены при условии устойчивого, продолжительного роста. Как только это произойдет, рационалистическая утопия будет осуществлена. При наличии общей и абстрактной цели для всего общества, соединяющей все политические идеологии и экономические силы, никому больше не нужно думать самому. На предполагаемые конфликты эры позднего капитализма между индивидуализмом и коллективизмом лучше смотреть, как на политический театр, потому что между разными политическими программами никогда не было фундаментальных расхождений. К примеру, либеральный индивидуализм никогда не означал высвобождение личности из-под гнета коллективной целостности, а проявлялся лишь в стремлении каждого предпринимателя к более низким налогам ("налоги - это грабеж"), и к большей эффективности внутри государственного аппарата ("государство - ночной сторож"). С другой стороны, то, что капитализм вынуждал отдельные личности жертвовать своей идентичностью в пользу специализации, необходимой для функционирования системы, также никогда не оспаривалось.
Доминирующая роль государства при капитализме проявилась в двух вариантах: европейский, при котором государство является одним из ведущих рыночных игроков, и американский, где большой бизнес осуществлял строгий контроль над политической структурой, используя метод кнута и пряника. В обоих случаях результат был таков, что политический и экономический секторы практически слились: политика стала экономичной, а рынок политичным. Политизированная экономика и экономическая политика стали одним и тем же: риторическим ритуалом рационалистической религии. Ни государство, ни рынок не были готовы допустить хоть какую-нибудь форму активности, выходящей за рамки коллективного устройства общества. Показатели экономического роста стали количественной мерой развития цивилизации вообще. В конце концов буржуазия вообразила, что ее цель достигнута: идея общественного устройства как хорошо смазанного, самосовершенствующегося и самовоспроизводящегося производственного механизма. Проблема в том, что капитализм в действительности не был победителем и уже исчерпал свою историческую роль. Теперь у буржуазии новая проблема в виде нового и развивающегося правящего класса с идеями, абсолютно отличными от тех, что проповедовали адепты капитализма.
Одним из следствий такого развития событий является то, что мы сегодня называем глобализацией, и на самом деле представляет собой два совершенно разных феномена. Процесс капиталистической глобализации - это чисто экономическое явление, направленное ив нее большую специализацию и диверсификацию. Усилившаяся конкуренция проявляется не столько в форме прямых столкновений, сколько в делении каждого отдельного рынка на несколько более мелких, более специализированных подразделений. Каждый игрок, будь то отдельный человек или целая нация, вынужден культивировать те умения, которые востребованы в той или иной рыночной нише в данный момент времени, в ущерб долгосрочному знанию и перспективе. Все это приводит к появлению и развитию мелкодисперсной насыщенной среды взаимозависимых сетевых образований, Это некий меркантильный балансирующий акт, вынужденный акт сотрудничества перед лицом угрозы краха мировой торговли. Этот аспект глобализации напрямую связан со старой парадигмой, и необходимо отличать это явление от набирающего силы процесса глобализации, являющегося частью новой парадигмы.
Проект капиталистической глобализации подразумевает соединение наиболее эффективных, и потому наиболее прибыльных, методов производства с наиболее благополучным, и потому наиболее способным платить, потребляющим классом. Эта связь осуществляется посредством потока товаров, услуг и капитала, независящим от национальных границ. Заинтересованность в свободном передвижении людей ограничена степенью их полезности в качестве рабочей силы. Из этого автоматически не следует интерес к самой личности и/или её идеям. Идеи хороши, если только они могут выступать в качестве продуктов, охраняемых авторским правом, то есть товаров.
Капиталистическая глобализация есть следствие новых технологий с их возможностями высокой мобильности и скорости. Что означает освобождение рынка от влияния традиционных законов и ограничений. Основная идея проекта - поставить политиком перед свершившимся фактом и привести глобальный рынок к полному освобождению от всевозможных тарифов, правил поведения и, насколько это возможно, от налогов, конечно, с целью максимизации прибылей. Поскольку возможности новых технологий очень удачно дополняют свойства капитала, далеко продвинувшаяся глобализация понуждает политические круги отступать. Это проявляется по-разному - когда в форме яростного изоляционизма, когда через существенное обновление "концертного репертуара". Вдруг все эти социалисты-демократы меняют веру у виселиц и произносят бескомпромиссные оды во славу свободной торговли и классического либерализма. Такая смена политического имиджа должна рассматриваться как последняя отчаянная попытка профессиональных политиков эры капитализма зацепиться за последние иллюзорные остатки власти. Одновременно это добавляет политике привлекательности и важности, так что она может "получить хорошую прессу".
Нетократическая глобализация - совершенно иное дело. Это скорее социальный феномен, базирующийся на предоставляемых новыми технологиями возможностях коммуникации и контакта между различными культурами через огромные расстояния. Если великая цель капитализма - повысить прибыли с тем, чтобы, выйдя в отставку, заниматься личной жизнью, то великая цель нетократов - улучшать и развивать взаимные коммуникации, включая странные опыты и жизненные стили, которые становятся возможными благодаря новым технологиям. Нетократы стремятся познать все универсальное на глобальной арене, потому они хотят предложить универсальный язык, с помощью которого смогут испытать всевозможные экзотические ощущения, по которым они тоскуют.
Мы не утверждаем, что какая-то из форм глобализации лучше, это просто две разные силы с разными целями в рамках двух разных систем. Но при обеих формах это электронный колониализм, экономический в случае буржуазии, культурный - для нетократии. Интересно, что, возможно, в будущем эти силы едва ли станут развиваться параллельно. Как только капитализм начнет развиваться в направлении, противоположном сетевым структурам, контролируемым особенностями технологий, проект рано или поздно выйдет из-под контроля, и капиталисты неминуемо уступят свое влияние нетократам. С другой стороны, нетократический проект глобализации не может провалиться и вознаградит своих участников, самих нетократов, еще большей властью.
Поздний капитализм страдает шизофренией. Он выживает, и выживал всегда благодаря адаптации, но одержим идеей контроля, тотальностью и азартными играми с нулевым риском. Если, к примеру, капитализм откажется от национального государства, это бедет не свидетельством нового мышления в принципе, а просто признанием факта, что наивысший контроль необходимо передать на сверхнациональный, федеральный уровень. Тотальность расширяется, но стремление к контролю и руководству не ослабевает. Соглашение между капитализмом и нетократией касается не только различий в происхождении, стиле жизни и отношении к жизни. Смена парадигмы фундаментально изменила образ мира. История утрачивает предопределенность направления развития, утопия исчезает. "Единственно возможный путь развития" - уже не единственный; из любой точки исходит бесконечное число нехоженых дорог. Цельность, рационализм и управляемый коллективизм рассыпаются под давлением многообразия виртуального мира. Волоча за собой консьюмтариат, нетократия занимает место буржуазии.
Капиталистический мир, по определению, имеет экономическую сущность, и выбор, который в нем совершается, в первую очередь, носит экономический характер. Капитализм поощряет только и; ниды деятельности, которые могут быть описаны и измерены экономики ни, Как результат капитализм делает деньги на любом возможном рынке и превращает любой мыслимый ресурс в товар. Эта навязанная эксплуатация была названа австралийским философом и социальным теоретиком Брайаном Массуми "аддитивностью капитализма". Государство и рынок едины в своей враждебности по отношению к любой активности за пределами экономического сектора - домашней работе, различным формам общественных работ. Эта враждебность объясняет сложное преобразование этой деятельности в контролируемую и налогооблагаемую оплаченную работу. Поэтому уход родителей за детьми все больше замещается оплачиваемым трудом специалистов по воспитанию детей. Профессионализм распространяется, и нет деятельности, которая была бы слишком npoста, чтобы избежать внимания экспертов. Статус дает не задача, а карьера.
Когда родители присматривают за чужими детьми, вместо своих собственных, их работа облагается налогами и включается в государственную статистику. Налицо экономический рост; родители включены в аппарат производства, их деятельность становится объектом контроля и государственного регулирования в области ухода эй подрастающим поколением, словом, все счастливы. Это типичный пример того, как на поздней стадии капитализма с помощью нескольких простых манипуляций возникает экономический рост. Это теки": показывает, что в результате растет не только прибыльность компаний, но и сходным образом благосостояние государства, демонстрирующего острые симптомы ускоряющейся аддитивности. Здесь мы говорим об "экономизме", чьи претензии на гегемонию никогда всерьез не оспаривались.
Капитализм был просто впечатляюще успешен, он работал. Поэтому его идеология стала восприниматься как нечто само собой разумеющееся, возвышающееся над всякой критикой и потому практически невидимое. Появление капитализма под разными именами закамуфлировало его монополию на власть путем постоянного раздувания политических диспутов между партиями, которые все отлично сосуществуют под одним и тем же метаидеологическим зонтом. Но есть причина, по которой капитализм был так успешен. Все потому, что он так удачно соответствовал существовавшим технологическим и общественным предпосылкам. Нынче, когда предпосылки подвергаются решительным изменениям, все оказалось под вопросом. С прорывом информационного общества прежде неуязвимое положение капитализма оказалось под атакой со всех сторон.
От рабочих требовалась работа по низкой цене. В интересах буржуазии и государства было поддержание зарплаты на как можно Полое низком уровне, в то же время они принимали все меры, чтобы предотвратить выступления протеста и по возможности поддерживать относительное спокойствие на рынке труда. Ключевой момент - забастовки. Предоставляя рабочим право на забастовку - мирный протест против низких заработков, буржуазия получила возможность охранять свою монополию на власть. Рабочий класс был эффективно разоружен этим, и в то же время была точно определена та точка, ниже которой уменьшение размера оплаты и ухудшение условий труда могло привести к нежелательным последствиям. Максимальная прибыль достигалась тогда, когда размер заработной платы лишь едва превышал этот критический уровень, - и все стороны были довольны. Революция вновь оказалась отсроченной, и причем за весьма и весьма умеренную плату. Ритуал повторялся из года в год, сопровождаемый большими волнениями.
Вся эта процедура, и вся классическая мифология капитализма снизу доверху пронизана расплывчатым, но от того не менее грандиозным обещанием: буржуазия обязалась использовать производственные успехи для повышения жизненного уровня пролетариата до своего уровня и мирным путем достичь марксистской утопии о бесклассовом обществе. Нет необходимости в бессмысленной и беспощадной революции; рабочему классу нужно просто стиснуть зубы и найти себе применение - и он будет щедро вознагражден. Таким образом, под маркой общности интересов буржуазия смогла заключить альянсы с представителями рабочего класса. Возвышение пролетариата стало великим проектом культурного ревизионизма и выполнило свою задачу превосходно: утихомиривая отдельных рабочих и направляя их энергию на повышение собственного благосостояния, избежать массовых выступлений протеста. Два зайца убиты одним выстрелом: революция отсрочены, а пролетариат, под лозунгом материального благополучия, стал более полезен через усиленное развитие и применение своих способностей.
Наиболее интересным различием между буржуазией в Западной Европе и Северной Америке, с одной стороны, и русской буржуазией, которая предприняла попытку широкомасштабной индустриализации царской империи в середине XIX столетия, с другой, было то, что европейские и американские промышленники обладали достаточным здравым смыслом, чтобы правильно использовать все имеющиеся методы приручения пролетариата, и устанавливали размер оплаты труда на необходимом уровне, а в России подобных инструментов попросту не существовало, так как отсутствовали значительные контакты между разными классами общества. Поэтому-то именно в России с ее крайне поляризованной общественной обстановкой, при которой правящий класс был практически полностью изолирован и самоустранен (по крайней мере, со слов его представителей) от потребностей рабочего класса, оказалось возможным совершить революцию.СЕРВИС -
Чем дальше промышленное общество уходило от феодализма, тем более гибким и продвинутым становился капиталистический брэнд и менее угроза революции рабочих. Неудивительно поэтому, что как раз самые феодальные и аграрные страны мира, Россия и Китай, испытали на себе всю прелесть революции, как только стала нарастать индустриализация. Разница между ревизионистским и революционным путями развития внутри капиталистической парадигмы - прямое следствие того, насколько хорошо правящий класс был осведомлен о нуждах и чаяниях низшего. Яростной революции нужно было избежать любой ценой. Так что вхождение демократического социализма во власть было напрямую связано со сложными механизмами капиталистического общества. Номинальная власть над государством стала основой компромисса между запросами рабочего класса и интересами элиты. Социалистический ревизионизм - идеология, стоящая за этим компромиссом. Если большинство народа во главе государства, как может революция быть провозглашена во имя людей?
Террор политкорректности сегодня является возмездием меньшинства населения за прежний культ большинства. Так называемые меньшинства образуют шумные альянсы и выступают с требованием прав в форме квот и специальных привилегий. Давление, в основном, оказывается посредством СМИ, и меньшинства, обладающие большими медиа-возможностями, чем другие, преуспевают в этой символической борьбе за право контроля над определениями. Результатом становится полное выхолащивание политической культуры: политическая борьба постепенно утрачивает содержание и превращается в театр сражений узкоспециальных групп. Представительство, основанное на мнениях, - система, на которой строится западная демократия, и в соответствии с чем народные избранники представляют своих избирателей, базируясь на сути их убеждений, а не на основе пола или другой характеристики - оказалась подменена странной бухгалтерской процедурой: каждый второй - женщина, каждый пятый - пенсионер, каждый десятый - иммигрант, и так далее, ad absurdum. Этот спектакль выглядит вполне естественно для позднекапиталистического общества, в котором политическая власть и пресса рассматриваются не иначе, как выражающие интересы (зачастую мнимые) малых групп. Но в информационной парадигме все это выглядит очень плохим спектаклем. Если в будущем у консьюмтариата появятся претензии на власть вопреки желанию нетократии, придется искать для этого новые формы.
На чисто материальном уровне все говорит за то, что низший класс сможет по-прежнему рассчитывать на определенные улучшения. Начавшиеся при капитализме, они будут продолжаться и примут новый вид. Но поскольку этот новый низший класс в первую очередь характеризуется моделями потребления, а не относительно высоким уровнем жизни, вряд ли можно говорить о реальном сокращении дистанции между классами. Представители консьюмтариата не смогут стать нетократами лишь потому, что обзаведутся более дорогой машиной или более просторным жильем - они будут оставаться такими же безвластными, как раньше, просто цена их сотрудничества будет откорректирована в сторону повышения.
Когда предложение рабочей силы той или иной специальности падает, зарплата в этом секторе растет. Если этот рост заработков не сопровождается соответствующим ростом производительности труда, неизбежным результатом становится инфляция. Но это не отвечает интересам всех участников рынка, вот почему с инфляцией обычно ведется жестокая война. Традиционным способом увеличить объем производства, не рискуя попасть в инфляционную гонку, является стимуляция роста численности населения. Постоянно растущее население всегда удовлетворяло потребности промышленности в рабочей силе. Но такое развитие не может продолжаться вечно. Совершенствование системы образования для повышения уровня знаний и жизненного уровня, необходимые для достижения социальной стабильности, привели к снижению темпов рождаемости. Когда после II мировой войны рождаемость в западных странах пошла на убыль, пришлось прибегнуть к альтернативному методу роста населения, а именно: широкомасштабной иммиграции.
В результате энергетического кризиса 1970-х произошло снижение million экономического роста и роста уровня безработицы в Европе и Америке. Растущая конкуренция на рынке труда привела к тому, что идеи иммиграции стала значительно менее популярной, и импорт рабочей силы существенно уменьшился. Но с началом информационной революции 1990-х производительность труда скакнула вверх, и отношение к иммигрантам стало более терпимым. Западные экономики более не являются самодостаточными в сфере трудовых ресурсов. Во всех развитых странах демографическое развитие демонстрирует одну и ту же тенденцию: стариков становится все больше, а молодых - все меньше.
В периоды быстрого роста число рабочих коренной национальности уменьшается, а спрос на рабочие руки из-за рубежа значительно возрастает, вот почему Западный мир не просто готов открыть свои границы, но и вынужден это сделать. Как следствие нужно ожидать дальнейшего роста официальных высказываний по поводу поликультурного общества. Элита будет всячески противодействовать любым проявлениям изоляционизма и романтизированного национализма. Терпимость и любопытство по отношению ко всему новому и неизвестному будет становиться все более характерной чертой напыщенной официальной риторики. Естественно, это не означает, что этнические, культурные или классовые конфликты исчезнут. Наоборот, все указывает на то, что поляризация Западного общества становится нее сильнее и страх перед угрозой массовых волнений все более обоснованным.
Следует признать, что новый правящий класс по сути своей космополитичен. Нетократическая глобализация ведет к появлению глобальной электронной культуры. На практике это выражается в том, что нетократы в каждой стране будут объединяться на базе тесных контактов и общих интересов, но без какой-либо ощутимой солидарности по отношению к тем иммигрантам, которые подстригают их лужайки или водят поезда метро. Нетократы будут характеризоваться тем, что они манипулируют информацией, а не управляют собственностью или производят товары. Так что их деятельность связана с глобальными сетями, а их приверженности носят скорее виртуальный характер, нежели географический. Для них поликультурность родной страны - это частично вопрос того, что есть кому выполнять подсобную работу, а частично некоторая доля экзотики в их жизни: разнообразные национальные рестораны, одежда или развлечения. Нетократы будут платить, сколько бы ни стоило подстригание лужаек или цыплята-тандури, но не возьмут на себя никаких дополнительных обязательств. По сравнению со старой, новая элита не отождествляет себя с обществом в целом. Благодаря новым технологиям она располагает всеми возможностями по уклонению от уплаты налогов, но взамен ничем не обременяет государство социального обеспечения. Частное страхование сполна удовлетворяет потребности в медицинском обслуживании, частные школы вполне пригодны к обучению детей, частные охранники успешно отваживают грабителей и вандалов от частных владений. Политический истэблишмент становится все более беспомощным, а целостность общества разрушается. И права, и обязанности исчезают вместе, рука об руку.
Идеология, согласно которой такой порядок вещей считается "естественным", - это меритократия (meritocracy - от merit - заслуга, достоинство), и как только она утверждается в полном объеме, ничто не определяется заранее, ни происхождение, ни деньги не определят твою судьбу, а только твой талант и род занятий. Другими словами, это все та же древняя мечта всех угнетенных о блистательном социальном подъеме, но стой разницей, что возможности взобраться вверх по общественной лестнице вполне реальны. Хорошо это или плохо, зависит от точки зрения. Если под увеличением равенства возможностей мы понимаем повышение степени влияния людей на их собственные судьбы, то равенство - это хорошо. Но в то же время возрастает личная ответственность, а также и личные обязанности. Личные неудачи станут намного более личными. С классовой точки зрения, меритократия, по выражению философа Кристофера Лэша, означает, что низшие классы непрерывно испытывают утечку талантов и, соответственно, потенциальных лидеров. С другой стороны, элита постоянно усиливается за счет этого постоянного обновления и вливания новых талантов. Привилегии становится легче узаконить, когда они основываются на заслугах, поскольку они заработаны, по крайней мере в какой-то степени, а не унаследованы.
Новые иммигранты, в основном, займут место угнетенного класса Западного мира. С другой стороны, условия будут более или менее терпимыми, коль скоро их труд действительно востребован, а рост их собственных национальных экономик предоставит конкурентоспособные альтернативы. Но различия во влиянии, статусе и уровне жизни все равно будут неизбежны. Нет никаких признаков того, что отдельные религии и культурные целостности различных групп иммигрантов рассосутся и сплавятся воедино в результате миграций и глобализации. Напротив, не имеющие веса в обществе люди склонны строить свою идентичность вокруг определяющих их характеристик. Вывернутый наизнанку расизм - это один из возможных сценариев: протест бедных аборигенов против удачливых иммигрантов превратится в протест бедных иммигрантов против обеспеченных аборигенов или против других более удачливых групп иммигрантов.
Развитие информационного общества приведет к значительной миграции людей. Миграция низших классов будет происходить из областей с низким уровнем жизни и высокой рождаемостью в области относительно более высокого уровня жизни и относительно низкой рождаемости. В Северной Америке - с юга на север, в Европе - с востока на запад. Но именно нетократы во главе этих движений будут определять их направление. Новая элита высоко мобильна и будет мигрировать, в основном, по культурным причинам в места, наиболее для нее привлекательные. Это принципиальный вопрос нетократической миграции, связанной со стилем жизни. То, насколько выгодны экономические условия, не будет иметь значения: города и регионы будут проигрывать, если не смогут предложить достаточно привлекательный стиль жизни и стимулирующую культурную среду. У консьюмтариата будут хорошие причины для адаптации и миграции. Лучше подстригать лужайки, готовить тандурных цыплят и получать за это зарплату, будучи гражданами областей с высоким спросом и высокой покупательской способностью.
В Европе уже можно увидеть, как зарождающаяся нетократия мигрирует по направлению к поясу городов, протянувшемуся oт Лондона на северо-западе до Милана - на юго-востоке. Для всего остального континента такая тенденция означает растущую и серьезную проблему депопуляции: такая же "утечка мозгов", как и миграция из сельской местности в города в начале XX века, когда талант и инициатива концентрировались в наиболее экономически перспективных урбанизированных областях. Капиталистическая урбанизация переродилась и приобрела форму значительной миграции через национальные границы, с культурной периферии к культурным центрам новой парадигмы, её узловым станциям. Только несколько оазисов в депопулированных областях смогут заметить эту тенденцию и извлечь из нее выгоду, вовремя осознав значение происходящего и предприняв необходимые меры по улучшению своего положения. Главное здесь - создать необходимые предпосылки для жизненных стилей нетократии, подготовить плодородную почву для стимулирования культурного развития. Этот процесс требует четкого понимания потребностей нетократии, что, при удачном стечении обстоятельств, может в конечном итоге привести к образованию мест сосредоточения посткапиталистической метанетократии, этих повелителей господ.
Одним из фундаментальных факторов успеха в этой возродившейся системе средневековых городов-государств будет делегировании политической ответственности от национального государства самим городам. И базовой единицей политических структур станут не государства, а регионы. С развитием глобализации государство станет обузой, а не преимуществом. Когда вопросы безопасности, внешней политики и финансового регулирования будут переданы на наднациональный уровень, национальным парламентам не о чем будет дискутировать, при том, что в то же самое время глобализация элиты и все большая геттоизация низших классов помогут уничтожим! национальную идентичность. Динамичные города, которым удастся избежать вынужденного субсидирования сельской местности, будут позиционированы в этой борьбе лучше. Подобно средневековым городам Ганзейского союза города вновь начнут вступать в альянсы друг с другом, исходя из соображений взаимной выгоды.
Вес дело в умении очаровать нетократию, играя на ее пристрастиях. Победитель в этом случае, действительно получит все: куда бы ни пошла нетократия, ее слуги последуют за ней, и при хорошо развитой системе обслуживания конкретный город станет еще более привлекательным. Размер определенно не все, потому что количество - это категория капитализма. Даже в момент написания этих строк можно увидеть, как нетократия в США перебирается в города среднего размера, такие как Сиэттл, Майами, Остин и Сан-Франциско, а не в мега-метрополии Нью-Йорка или Лос-Анжелеса. То же самое будет происходить в Европе и Азии. Тщательно подобранный баланс разных факторов будет значить больше, чем просто размер. Это, естественно, вопросы жилья, инфраструктуры и коммуникаций, но одного только этого недостаточно. Нетократы - природные тусовщики, они ищут себе подобных и места, где набор предлагаемых стилей жизни наиболее разнообразен. Они будут перемещаться куда угодно, где будет наибольший культурный динамизм.
Порой трудно отличить причину от следствия, потому что имеет место их постоянное взаимодействие, при котором различные уровни влияют друг на друга. Культурный климат влияет на демографическую ситуацию и миграцию, а они, в свою очередь, влияют на культурный климат. Тот факт, что население постепенно становится старше, "стачает, что уменьшится реальная стоимость пенсий, и пенсионный возраст начнет различаться и постепенно поползет вверх. "Молодежные" тенденции стали модными в конце XX столетия - что-то вроде культурного пубертата, растянувшегося до фазы взрослости, но это движение неоднозначно. Наиболее впечатляющая модель другая: культурный разрыв между нетократией и низшим классом будет стремительно увеличиваться. Для того, чтобы понять, почему это будет происходить, необходимо еще раз обратиться к истории развития медиа-индустрии.СЕРВИС -
XX век был золотым веком средств массовой информации. Благодаря технологиям (сперва радио, потом телевидения) одно и то же сообщение одновременно может достичь всей нации, а с развитием спутниковой связи, и всего мира. Эфирное вещание стало лучшим инструментом пропаганды за все времена. Невозможно переоценить влияние радио на национальное единение народов США и Великобритании в годы II мировой войны. Во второй половине столетия иступило в свои права и телевидение, которое помогло значительно снизить темпы отмирания института национального государства, неважно, было ли телевидение частным, как в Штатах, или государственным, как в Европе. Главная идея была прежней: нация - это "естественное" образование и оно вне обсуждения, потому что нация и телевизионная аудитория - это одно и то же. Люди, смотревшие одни и те же передачи, образовывали сплоченную и "естественным образом" изолированную группу. Телезрители всей страны должны объединиться и быть примерными гражданами и потребителями, чтобы колеса вертелись правильно.
По иронии судьбы именно дальнейшее развитие технологии, которая искусственно вдыхала жизнь в государство и капитализм, теперь хоронит старую парадигму. Когда сериал Cosby, в котором все главные роли исполняли чернокожие актеры, стал самой популярной телевизионной программой в США в 1980-е, это было воспринято как многообещающий признак растущей терпимости телевидения и его положительного влияния на аудиторию и общество в целом. На самом деле это было подтверждением феномена, уже в то время хорошо известного социологам: фрагментации телевизионной аудитории и постепенного спада в индустрии масс-медиа. Количество телевизионных каналов росло, но аудитория каждого из них уменьшалась. Снижение потребления телепродукции (каждой отдельной передачи) стало явным признаком все большей фрагментации СМИ. Из "широковещательного" средства оно становится "узковещательным". Вместо того, чтобы стараться охватить большие аудитории, телевизионные каналы были вынуждены сосредоточить усилия на строго ограниченных её сегментах.
Тот факт, что Cosby какое-то время возглавлял чарты зрительской популярности, вовсе не означал появления интереса к теме расовой дискриминации и/или социальной справедливости на американском телевидении. Просто безработные одинокие чернокожие женщины были в тот момент крупнейшим распознаваемым рекламодателями зрительским сегментом. Это означает не просто фрагментацию аудитории, но и снижение её общего интеллектуального уровня. Подгузники и стиральные порошки остаются примерами товаров, которые по-прежнему целесообразно рекламировать на телевидении, в то время как телевизионная реклама модной одежды или "продвинутой" электроники будет пустой тратой времени и денег. Сама новая элита не интересуется телевидением, больше занятая построением сетевых сообществ с помощью новейших интерактивных средств коммуникации. Правда, это не останавливает нетократов от попытки контролировать телевидение, чтобы использовать его для отвлечения и анестезии неоднородного низшего класса, который объединяет только низкий статус и увеличивающаяся беспомощность.
В одно мгновение все превратилось в развлечение: погода, новости, не говоря уже о политической журналистике и отчетах о выборах. Они режиссируются специально для класса пассивных потребителей, сидящих в креслах с пультами дистанционного управле-ния в руках перед мерцающим постмодернистским костром, готовые развлекаться, пока не заснут, с шансом выиграть в одной из многочисленных телелотерей в качестве главного события недели. Тем, кому случилось очнуться от сна, телевидение предоставляет изученный и циничный уровень псевдовзаимодействия. Позвоните и проголосуйте за лучшего игрока матча или лучшую песню программы! Сообщите нам, какой должна быть тема вечерних обработанных в популистском духе дебатов! Естественно, вся эта квази-активность телезрителей тщатель-но отслеживается для более точного рекламного позиционирования.
Буржуазия всегда с огромным уважением и восторгом относилась к телевидению и его удивительной эффективности в качестве инструмента пропаганды, считая его и мечтой, и ужасной угрозой, если, не дай Бог, оно окажется не в тех руках. Для буржуазии телевидение чрезвычайно привлекательно, в то время как нетократы относятся к нему более цинично. Телевизионное развлечение все еще выполняет свои функции "опиума для народа", но будущее его не такое радужное. Судьба телевидения, как ранее всех других средств информации, оставленных в прошлом технологиями, будет состоять в обеспечении содержанием новых интерактивных СМИ, подобно тому, как роман дает сюжет для кинофильма, который в свою очередь обеспечивает содержанием телевидение. Это объясняет пренебрежение нетократии и TV. Его церемониальное величие, все его пышно декорированный студии и просторные офисные помещения и богатые постановочные возможности уходят в прошлое под аккомпанемент тающего бюджета. Нетократическое телевидение более минималистично, функционально, гибко и подвижно, и большая часть его функций закупается у независимых продюсерских компаний. Но все это не означает, что телевидение перестало быть тупым и отупляющим. Нетократия не станет использовать для творчества средство, чье будущее в прошлом и чью аудиторию она хочет контролировать, не будучи его частью.
В последние дни капиталистической парадигмы все еще можно считать телевизионную рекламу неизбежным злом, оправданием того факта, что кто-то должен оплачивать производство, и что-то даже останется. В мире нетократического телевидения какая-либо ощутимая разница между рекламой и самой телепередачей исчезнет. В каждой детали будет размещен тот или иной товар. Актеры становятся товаром, продающим самого себя в те моменты, когда они не продают другие товары во время рекламных пауз. В свою очередь, товары тоже становятся актерами, продающими и себя, и других актеров, участвующих в их рекламе. Результатом становится реклама во имя рекламы чего-то еще. Для консьюмтариата, которому одинаково недостает возможностей и желания активно участвовать в этом процессе, пассивное приятие установленных свыше правил игры остается едва ли не единственно возможной практической альтернативой. Вы платите за свои развлечения минимумом внимания, а участвуете выбором между разными брэндами стирального порошки, Вот как вас просят реализовать себя в консьюмтариате и создать индивидуальный стиль жизни: путем выбора между порошком X и порошком Y для ваших грязных полотенец и белья. Вы выбираете экологически чистый порошок X или поддерживаете отечественного производителя порошком Y? Выбирайте свою идентичность и прикупите бесплатный пакет: вот и наш веб-адрес!
Когда информационное общество еще только начало формироваться в начале 1970-х, социологи и философы подвергали сомнению традиционные понятия, такие как труд/отдых и производство/потребление. В какой степени эти концептуальные пары выступали в качестве инструментов контроля при капитализме? Как мы можем определить разные виды человеческой деятельности в информационном обществе? В очередной раз мы становимся свидетелями того, как привычные уху, старые добрые понятия получают новые значения с изменением технологического и общественного контекста.
Деятельностью, которая будет определять новый низший класс, станет скорее потребление, нежели производство, в условиях, когда примерно одинаковое количество материальных благ смогут получать все, независимо оттого, трудоустроен человек или нет. Потребление товаров и услуг, по представлениям Бодрияра и Делёза, должно рассматриваться как альтернативная форма производства, ключевая для поддержания общественных механизмов.
Пересмотр значений слов "потребление" и "производство" является центральным вопросом информационной парадигмы. Согласно буржуазным представлениям, каждый, кто не имеет работы или занят работой по дому, ничего не достиг в этот день. День его может быть заполнен всякого рода практическими делами и социальными контактами, также, как и определенным уровнем потребления, но все это не может идти в зачет в условиях, когда единственно полезным считается производство товаров и услуг, и как следствие - добавленной стоимости. Производство производительно и потому, по определению, является позитивным процессом, сточки зрения капиталиста, в то время как потребление считается негативным, это уменьшение накопленных благ, расточительная слабость, которую люди могут себе позволить, только что-то при этом производя.
С мобилистической точки зрения, это разделение, вся механистическая причинно-следственная цепь представляются иллюзорными. В действительности каждое действие является предпосылкой другого, одно невозможно без другого; оба - лишь аспекты одного и того же процесса. Желание потребителя иметь все продукты и услуги, о которых он даже не узнает и которые ему не понадобятся, - это решающий фактор во всей конструкции, и это желание нужно воспитывать. Сложный по сути процесс может быть тем не менее выражен довольно простой формулой: реклама + потребитель = желание. Это напоминает процесс фотосинтеза. Реклама есть солнечный свет, потребитель - растение, преобразующее свет в энергию, необходимую для биологического развития. Роль консьюмтариата подчиненная, но без него совершенно невозможно обойтись. При этом какую производственную функцию выполняет потребитель, если выполняет вообще, относительно несущественно.
Мы не можем определить, желание ли производит товары или услуги, или товары и услуги производят желания. Истина в том, что они производят друг друга и производятся друг другом. Нет смысла пытаться отделить одно от другого в ситуации, когда потребителям вес; чаще платят за просмотр и реакцию на рекламные ролики, и когда они платят своим вниманием, а не деньгами. Кто реально производи, а кто и кому за что платит? То, что с первого взгляда кажется простой игрой слов, в действительности является решающим фактором в борьбе за власть. При капиталистической парадигме верховное положении буржуазии базировалось на ее власти при определении работы для рабочего класса. При новой парадигме нетократия управляет низшим классом, манипулируя тем, что можно назвать потребляющей деятельностью консъюмтариата, деятельностью, вызванной желаниями Фундаментальная разница между нетократией и консьюмтариатом состоит в том, что первая контролирует производство собственных желаний, в то время как второй подчиняется указаниям первой. Стало быть, важнейшим символом образа жизни нетократа и показателем его общественного дистанцирования от народных масс является постоянная демонстрация того, что он независим от потребительского производства манипулированных желаний.
Стиль жизни нетократа требует уникальных способности и особенного мироощущения. Поскольку товары, услуги и идеи становятся предметом рекламных акций, то они, по определению, есть нечто недостойное, предназначенное для массового потребления. Что отличает нетократов, так это потребление: намеренно эксклюзивное, минималистское и совершенно свободное от указаний. Нетократы путешествуют в места, не разработанные туристической индустрией, слушают музыку, которую не производят фирмы звукозаписи, пользуются веб-сайтами, которые не только не содержат рекламу, но и не рекламируют свое собственное существование, и потребляют товары и услуги, которые не упоминаются в медиа и потому не известны широким массам. Этот стиль жизни невозможно зафиксировать: он всегда будет претерпевать постоянные изменения. Когда нечто уже испробовано и не имеет первоначальной ценности, это всегда можно отдать на потребу толпе с помощью той же рекламы - и это далее принесет свою экономическую выгоду. Но то, что нетократы застолбили за собой, будет всегда до поры до времени оставаться неизвестным, несуществующим и недоступным консъюмтариату.
В эпоху, когда производство товаров и услуг все больше становится делом автоматизированных заводов или дешевой рабочей силы и далеких странах, сама трудовая деятельность уже не является организующим принципом общества. Утомительные дискуссии на тему "новой экономики" большей частью строятся вокруг проникнутых духом капитализма и изрядно приукрашенных представлений о будущем интернета как средства, предназначенного исключительно для электронной торговли. Дело представляется так, будто бы ничто существенно не изменилось, и новые технологии есть не более чем набор модных игрушек, предназначенных для починки и подкраски существующей системы. Действительное значение происходящих изменений пока что не осознается в полной мере, но состоит в том, что все наши прежние представления и концепции переворачиваются с ног на голову, как, например, о взаимоотношении процессом потребления и производства, что вынуждает пересматривать все, что с этими концепциями прежде ассоциировалось. Новая парадигма диктует новые правила игры и новые закономерности и формы борьбы между классами. Одно лишь остается неизменным. Как при капитализме и буржуазия, и пролетариат участвовал и в производственных процессах, но под диктовку буржуазии, так и в информационном обществе и нетократы, и консъюмтариат участвуют в процессе потребления, правила которого, как и прежде, диктует элита.СЕРВИС -
ГЛАВА VII. НОВАЯ ЭРА В БИОЛОГИИ И ЭТИКА НЕТОКРАТОВ
"Новая экономика" кажется загадочной и трудной для понимания, потому что общество в целом, и экономисты в частности, имеют довольно смутное представление о том, как работала "старая экономика". Общественные науки и политические идеологии получили свое развитие, когда университеты занимали положение, близкое к власти в капиталистической парадигме, и упрямо следовали тоталитарным путем. Экономисты разных стран создавали сложные модели, впечатляющие во всех отношениях, если не принимать во внимание их абсолютно неверное и бесполезное представление об экономической реальности. Уже отправная точка их рассуждений содержала ошибку. Представляли ли они правую или левую часть политического спектра, главенствующая цель оставалась одной и той же - построить всеохватывающую теорию, которая сводила бы экономику до уровня сложной, но все же доступной для понимания и управления игры, в которой нет проигравших. Кто-то выигрывает, и кто-то проигрывает, одно предполагает другое, и все это для того, чтобы избежать ненужных трений и/или социальной несправедливости в перераспределении и регулировании потоков материальных ценностей. Безрадостные размышления о равновесии и порядке были ошибочно перенесены на систему, чье нормальное состояние характеризуется постоянным изменением и ощутимым разрушением и аннигиляцией. При феодализме экономика и даже участие в обороте денежных средств не считались занятием серьезных людей. Производство товаров и торговля, соответственно, не вызывали уважения или интереса как предмет философских размышлений. Крестьяне выращивали зерно и домашний скот, купцы занимались обменом одного на другое, а аристократы взыскивали налоги в виде товаров и услуг. Когда индустриализация, механизация и переход от натурального обмена к денежному достигли критического уровня, это привело к драматическим общественным изменениям и возникновению целого Рида новых проблем. Например, импортировать сельскохозяйственные товары для их потребления быстрорастущим населением или производить их внутри страны? Защищать ли тарифами на импорт интересы местного крестьянства? Скорость изменений была беспрецедентной, и все прежние правила быстро устарели. Так появилась на свет первая экономическая теория, вероисповедание богатства, призванная вернуть общество в казавшееся утраченным гармоничное и уравновешенное состояние. Образ мысли в общественных науках в конце XVIII - начале XIX пока задавался, прежде всего развитием естественных наук, в частности физики. Престиж физики Ньютона был огромным, её достижения грандиозными: раскрытие загадочных совершенных механизмов движения небесных тел. Требовался такой же Ньютон, но философ, который мог бы "открыть" законы гравитации в экономике и некие вечные принципы, управляющие священным порядком, существующим за кажущимся хаосом. Это была неразрешимая задача, отмечали экономист Майкл Ротшильд и другие, по той простой причине, что ньютоновская физика неприменима в данном случае, поскольку в ней не учитывается временная характеристика. Время, или, другими словами, направление, в котором развиваются физические процессы, попросту отсутствовало в естественных науках вплоть до появлении термодинамики в XIX столетии. Для Ньютона Вселенная есть неизменный вечный двигатель, своего рода космические часы, чей отрегулированный механизм не знает сбоев. Это вечное механическое повторение было сутью теории Ньютона. Она не допускала качественных изменений, так что каждая экономическая теория, построенная на основе этой модели, была склонна рассматривать изменения скорее как недостаток, нежели свойство объекта описания. Целью было достижение равновесия любыми доступными средствами, поэтому изменения, лежащие в природе вещей, воспринимались как его неприятные нарушения. Наука находит то, что ищет. Шотландский профессор философии Адам Смит, центральная фигура классической политической экономии, открыл закон всемирного экономического тяготения - личную заинтересованность. Согласно Смиту, когда каждый человек руководствуется личными интересами, это парадоксально приводит и оптимальным результатам для экономики в целом. Разные люди очевидно, имеют разные таланты и способности, и когда они обладают свободой для развития своих талантов и их применения, экономические показатели растут на благо всех. Поэтому всякие искусственным препятствия наподобие тарифов на импорт, приносят вред, поскольку система является саморегулирующейся. Расширение рынков означает рост производства - суть проповеди либерального оптимизма. Но даже Смит не включил в модель фактор изменений. Его теории описывает воображаемое состояние равновесия, либеральную утопию, а не бурлящую реальность. Система автоматически приходит в равновесие и немедленно сглаживает все возмущения внутри cебя, если ее оставляют в покое. Но идея о том, что система сама по себе может вдруг претерпеть решительные изменения, отсутствовал, в рассуждениях Смита. Это была мысль, которая не могла появиться, по крайней мере, если не отказаться от постулатов учения Ньютона, что было тогда немыслимо. Представление Смита об экономике как хорошо смазанной машине нашло множество рьяных последователей. Но не его оптимизм. Так, Дэвид Рикардо исходил из идеи, что количество ресурсов и товаров на рынке ограничено. Когда население растет, и, следовательно, число потребителей, увеличивается, растущий спрос ведет к росту цен, особенно на продукты питания. Баланс смещается в пользу землевладельцев, то есть производителей продуктов питания. Рост их доходов равен затратам потребителей и снижению доходом рабочих. Нет другого способа увеличить прибыли кроме снижения зарплаты, что, естественно, вызывает социальную напряженность. Благодаря работам Рикардо интерес к экономической теории сильно возрос, так что экономика стала считаться наукой, способной объяснить едва ли не все. Она заменила находившуюся в параличе философию в качестве метанауки. Система Рикардо была теорией, использованной и включенной Карлом Марксом в его исторический материализм: экономическое и социальное противостояние (следствие безжалостной эксплуатации другими) со временем достигает критической отметки, за необходимость радикального переустройства общества становится неизбежной, что в итоге приводит к созданию плановой экономики. Маркс тоже считал экономику машиной, однако не столь хорошо смазанной и отрегулированной, как полагал Смит, а нуждающийся в постоянном контроле и идеологической корректировке. Политической целью была статичная экономика, отрегулированный часовой механизм. Таковы были в целом воззрения на экономику в Учение без малого двухсот лет, которые нашли свое отражение во многих политических теориях, направленных на регулирование рынков и процессов распределения. Все кнопки и рычаги шли в ход в тщетной надежде добиться перманентной стабильности системы. Политические лагеря отличались друг от друга лишь в расстановке акцентов. Для либералов и консерваторов право частной собственности было священным. Правой альтернативой опасениям левых относительно монополий была конкуренция, но фундаментальные проблемы оставались прежними: ограниченные ресурсы и растущее население. Конечно, можно увеличить производительность, к примеру, в сельском хозяйстве, но не в пропорции к потребности в рабочей силе, требуемой для этого, в соответствии с законом сокращающихся доходов, сформулированным Джоном Стюартом Миллем, одним из ведущих идеологов либерализма, примерно в то же время, когда Маркс и Энгельс писали свой "Коммунистический Манифест". Рост благосостояния никогда не будет успевать за ростом населения. На что можно надеяться, - так это на достижение социально-экономического равновесия путем обращения к лучшей стороне человеческой природы и сдерживания рождаемости. Идея экономики как игры, в которой суммарная выгода сторон равняется нулю, и страх перед ростом рождаемости принадлежат священнику, экономисту и историку Томасу Мальтусу, чье влияние на развитие общественной мысли на рубеже XVIII-XIX веков трудно переоценить. Мальтус, исповедовавший воздержание и более позднее вступление в брак, умудрился напугать современников угрозой перенаселения, что со временем привело к появлению инструментов контроля рождаемости. Теория Мальтуса основывалась на необходимости баланса между числом людей и количеством ресурсов. Согласно безжалостному принципу Мальтуса, население растет значительно быстрее (геометрически или экспоненциально), чем производство продуктов питания (арифметически). Этот дисбаланс не может длиться долго и должен быть так или иначе ликвидирован. В природе это регулируется голодом или другими катастрофами, а для людей одним из вариантов является война. Нищета и страдания неизбежны в любом случае, а прогресс - химера. Подавая нищим, мы лишь ухудшаем общее положение, поскольку увеличиваем количество ртов. Парадоксально, но Мальтус, этот мрачный крестный отец "безвыигрышной" философии, значительно способствовал эволюции в виде утверждения теории изменений и развития. Тупик, в который зашел Мальтус в своих рассуждениях, сделал возможным совершенно новый тип мышления. Что сделал Чарльз Дарвин, так это применил историю к истории. Он показал, что изменение - это не отклонение от естественного хода вещей или нарушение равновесия природы, но аутентичное состояние. Биологические виды, которые всегда считались вечными и неизменными, как идеальные геометрические фигуры, на самом деле являются продуктом исторического развития других, ныне вымерших биологических видов. Они развиваются, приспосабливаясь к обстоятельствам. Проблема была в том, что Дарвин никак не мог обнаружить движущую силу процесса - идею, объясняющую причины и механизм изменений. Ему была ясна идея эволюции, которая была революционной сама по себе, но он не понимал, как функционирует сама эволюция. Каждому крестьянину было известно, что можно улучшить качество и продуктивность зерновых культур или домашнего скота, отбирая и культивируя лучшие образцы. Но кто занимался этой селекцией в природе, и как это происходило? Это был большой вопрос. Для начала Дарвин предположил, что одни и те же законы применимы как к отдельным видам, так и к отдельным их представителям: они рождаются, взрослеют и умирают в силу биологической необходимости. Проведя больше года в бесплодных размышлениях, он почти случайно прочел "теорию населения" Мальтуса (какой написал в дневнике - для развлечения). Внезапно все встало на свои места. Природа сама наблюдала за процессами отбора. Если в популяции рождается больше людей, чем есть необходимой для их обеспечения еды, следствием этого становится увеличение смертности населения, не достигшего еще детородного возраста. Те же, кто остался в живых и сумел произвести потомство, оказывался просто наиболее удачно приспособленным к обстоятельствам. Этот процесс повторяется из поколения в поколение. Кумулятивным эффектом этого процесса становится эволюция вида, поскольку естественный отбор благоприятствует лишь некоторым из возможных вариантов. В то же время окружающая среда непрерывно изменяется под влиянием климатических и геологических факторов, или как результат действия внутренних факторов. Изменение вида меняет условия обитания как свои собственные, так и других видов, что ведет к дальнейшим изменениям. Равновесия не существует, а процесс бесконечен. Ирония в том, что Дарвин совершенно неверно понял теорию Мальтуса. Или, если более позитивно взглянуть на вещи, Дарвин произ вел захватывающую дух гениальную интерпретацию пессимистических воззрений Мальтуса, чтобы наилучшим образом приспособить их к своим собственным взглядам. Борьба за существование, которая для Мальтуса была причиной всех зол, для Дарвина стала движущей силой эволюции, появления все более совершенных организмов. Так биология оказала решающее влияние на экономическую философию, хотя та отвергала биологию и ее исторический метод в пользу Ньютоновой физики и её статичного мира. Примерно то же самое происходило с социологией и другими общественными науками: вечный космический двигатель Ньютона был при капитализме основной базой создания теорий. Отправной точкой изучения общественного устройства стала надуманная система в воображаемом состоянии покоя, любое изменение в которой рассматривалось как аномалия. Мысль оставалась в плену тотализма. Когда Ньютон представил свою теорию, он был провозглашен светочем эпохи. Когда Дарвин представил свою теорию, к нему отнеслись чуть ли не как к преступнику. Теория эволюции трактовалась, за исключением естественнонаучной среды, как чрезвычайно сомнительная в течение длительного времени. Сопротивление ой носило скорее эмоциональную, нежели интеллектуальную подоплеку. Вечное и предсказуемое, уходя корнями и иудео-христианство и тоталитарную философию, всегда находили общий язык с самодовольными западными мечтами о человеческом контроле и могуществе. Так что перемены и случайные совпадения вызывали ужас. Вот почему классическая физика Ньютона оставалась главенствующей теорией естественных наук и моделью мирового устройства при капитализме, даже после того, как сама физика уже ушла далеко вперед от Ньютона, обзавелась историческим измерением (в форме законов термодинамики) и стала наукой о явлениях, заведомо непредсказуемых, неосязаемых, если не сказать - экзотических (благодаря квантовой механике). Так что можно сделать вывод, что "старая" экономика, так же, как и социология и что-либо другое "старое" в научном смысле, было старым давным-давно. В большой степени Дарвин своим учением поставил все, считавшееся незыблемым, с ног на голову. Живописная картина природы еще не завершена, более того - работа в самом разгаре, и вопрос в том, так ли уж эта картина хороша. Существующие сегодня биологические виды не являются ни первородными, ни неизменными, а есть лишь стадия на длинном пути превращения простых организмов в более сложные. Бесконечное разнообразие и сложность природы не предполагают участия божественного начала или высшего разума в той или иной форме, никакого плана, просто океан времени. Эволюция - это некий алгоритм, математическая операция с большим массивом чисел, примененная к реальной жизни. Если угодно - компьютерная программа, сито, отделяющее победителей от неудачников. Американский философ Дэниел Деннетт сравнил этот процесс с теннисным матчем: играют двое, победитель проходит в следующий круг, проигравший выбывает и погружается в забвение. Как в любом турнире на выбывание, есть только один победитель, который обладает качествами, наиболее выигрышными при данных правилах игры. В теннисе все решает мастерство, но в бросании монетки все дело в удаче, или, другими словами, способности избежать неудачи. Вероятность того, что кому-то удастся выиграть двадцать раз подряд, ничтожно мала. Однако, если бы в таком турнире на бросание монетки приняли участие 1 048 575 участников, то наверняка нашелся бы кто-то, кому бы это удалось. Такой алгоритм безошибочно определяет победителя, независимо от числа участников. Эволюция есть разновидность соревнования, построенного по олимпийской системе - на выбывание; правила его исключительно сложны и содержат большой элемент случайности. Кроме того, правила все время меняются. В первом раунде вы кидаете монетку, а во втором, возможно, это будет бег в мешке, задом наперед и с завязанными глазами. И все равно победитель будет выявлен, к прискорбию многих и многих проигравших. Мыс вами победители: и те, кто пишет эту книгу, и те, кто ее читает, ваши друзья и домашние питомцы, деревья у вас на даче, и даже червяки в земле, словом, все, что сейчас живет на этой планете. Все остальные - проигравшие. Примерно 99,99% всех существовавших когда-либо биологических видов сейчас не существуют. Все они просто выбыли из участия в турнире.СЕРВИС -
Мы используем сослагательное наклонение каждый раз, когда задаемся классическим неразрешимым вопросом о том, как бы протекала наша жизнь, если бы не случились те или иные события или мы в какой-то момент приняли иные решения? Разве это не есть ничто иное, как мемети-дарвинский анализ, эквивалентный генети-дарвинскому анализу? Те, другие "мы", которыми мы могли бы быть при ином развитии событий, представляют собой меметические мутации, которые не смогли выжить в противоборстве стой мутацией "Я", которая теперь имеет удовольствие задаваться подобными риторическими вопросами. Такой ход мыслей составляет основу открытого Мишелем Фуко процесса субъективизации, который приходит на смену индивидуализму в нетократическом обществе, о чем пойдет речь в следующей главе. Природа - это не пикник друзьями. Безжалостный отбор продвигает то, что более функционально в конкретных обстоятельствах. Даже наше эстетическое восприятие бытия, выжившее вместе с нами, базируется на вживленной в наш мозг генетической борьбе за выживание. Красота, которой мы склонны наделять цветы орхидеи или яркую окраску перьев павлина, и восхищение длинношеими жирафами, являются таковыми только потому, что подтверждают и подчеркивают эволюционные возможности к адаптации нашего мозга. Эстетическое восприятие - подобие встроенной сигнальной лампочке генетического отбора. Мы радуемся, когда наш малыш начинает ходить или говорить, и ценим собачью верность; при всем при том, и ребенок и одновременно полезны и приятны: польза и удовольствие взаимозависимы, потому-то ребенок и собака эстетически привлекательны для нас, как и мы для них. В то же время мы избегаем встреч с ядовитыми змеями и держимся подальше от дурно пахнущих мусорных баков, полных бактерий, поскольку эти явления представляют угрозу нашему выживанию, и потому наши гены запрограммированы на эстетическое отвращение по отношению к ним. Теория Дарвина была далека от совершенства. Одним значительным упущением было отсутствие удовлетворительного объяснения механизма передачи благоприятных генетических характеристик от одного поколения другому. Ребенок, как правило, похож на своих родителей, но даже дети не представляют собой равное сочетание родительских характеристик. От черного кота и белой кошки не помучится в точности серого котенка. Конечно, если бы разные характеристики родителей смешивались равномерно, то это привело бы к смягчению всех существенно отличных черт каждого из них и появлению равномерно распределенной массы биосубстанции. Вместо этого природа из года в год производит на свет потомство с постоянно растущим уровнем сложности, разнообразия и специализации Чем объяснить такую множественность цветов и оттенков? Ответ на этот вопрос был найден после серии ошеломляющих научных открытий второй половины XX века. В 1953 году исследователи Фрэнсис Крик и Джеймс Уотсон впервые описали уникальную структуру молекулы ДНК. К началу 1960-х стало возможным различить отдельные "слова" генетического кода, и к середине того же десятилетия - полностью "взломать" его шифр. Сегодня, в начале XXI века|, составлена полная "карта" генома человека. Все наше биологическое прошлое, все генетические предпосылки нашего будущего станут открытой книгой. Все слова в этой книге написаны с помощью четырех "химических" букв А (аденин), С (цитозин), G (гуанин) и Т (тиамин) в разных комбинациях. Все когда-либо жившие и ныне живущие организмы созданы в соответствии с похожими друг на друга, прост составленными инструкциями, написанными на одном языке. Новая генетика - это одна из величайших интеллектуальных революций всех времен. Внезапно биология оказалась полностью цифровой. Сама жизнь - воспроизводство клеток и их упорядоченное объединение в системы разной сложности - является процессом из области информационного менеджмента. Жизнь в фундаментальном смысле этого слова - это вопрос распространения информации. Наша генетическая конструкция есть набор рецептов, или программ, по производству протеинового белка, наличие которого регулирует химический баланс организма. Тело представляет собой набор тканей, воплощающих биологическую информацию. Благодаря пре-программированию клетки тела знают, кто они и чем должны заниматься. Не нужно учить яйцо, как становиться курицей - оно и так знает. Так что теоретики информации прошлых веков были правы в принципе. Именно информация вдыхает жизнь в материю. Нобелевский лауреат в области медицины 1969 года Макс Дельбрук предложил, возможно, в качестве шутки, посмертно присвоить Аристотелю ту же премию за открытие ДНК. Философ предполагал, что форма курицы содержится уже в самом яйце. Генетическая информация составляет основу не только анатомии живого существа, но также и его поведения. Классические гуманисты не хотят верить этому и настаивают на том, что у человека есть душа, и что эта душа и все духовные явления не зависят ни от тела, ни от всей биологии. Только бездушные животные руководствуются инстинктами; мы, люди, выше этого. Приверженцы бихевиоризма также скептичны, они утверждают, что рефлексы и поведение являются результатом обучения. Природа и общество рассматриваются как одно огромное образовательное учреждение, сложная система, которая формирует личность путем поощрения одного способа поведения и подавления другого. В соответствии с этими взглядами, человек при рождении - чистый лист бумаги. Но генетика попросту опрокинула все эти верования. Мы не можем научиться тому, к чему мы не имеем генетической предрасположенности, как бы нас не поощряли. Человеческий мозг запрограммирован для решения определенных типов задач с помощью определенных заданного типа процессов. Способности к языкам - один из ярких примеров. Наша способность к восприятию и применению грамматики языка является встроенной, и исследования обнаружили отвечающий за это специальный ген в хромосоме. Ошибка в "написании" этого гена, как ошибка в правописании, влечет ощутимое снижение языковых способностей (так называемый синдром СНР - специфических нарушений речи) у людей, которые во всех остальных отношениях являются вполне нормальными. Просто у них отсутствуют способности к усвоению грамматических структур. Это означает, что каждое новое слово, которое им встречается, является для них совершенно новым, так что им приходится заучивать каждое склонение одного и того же глагола и каждый падеж одного и того же существительного раздельно. Просто эти модели не ясны им "инстинктивно". Это означает, что заменить инстинкты обучением невозможно. Конечно, люди с синдромом СНР могут научиться общаться с внешним миром, пусть даже со значительными трудностями в понимании других и в выражении себя, но они никогда не смогут научиться думать грамотно. То, что мы, люди, в отличие от наших ближайших родственников обезьян, умеем пользоваться грамматикой, не означает, что мы когда-то оказались более трудолюбивыми и настойчивыми, просто благодаря генетическим изменениям мы развили новый специфичный для нашего биологического вида инстинкт. Язык, в своей устной, а затем и в письменной форме, ставший основным средством культурного обмена и развития - несомненно, имеет биологические корни. Мы научились тому, чему были способны научиться. По сути, именно информация в наших генах определяет, "кто мы есть". Как следствие "природа человека" действительно существует и она в решающей степени определяет не только наши способности к языкам, но и наше поведение, и нашу культуру в целом. Новорожденный - это не чистая страница, а носитель программы, которая, с одной стороны, предоставляет колоссальные возможности развития, обучения и взаимодействия с окружающим миром, но, которая, одновременно, имеет специфическую структуру и специфические ограничения применимости, однозначно определяемые биологической историей. Мозг есть продукт эволюции, чем и обусловлено существование целого ряда разных способов мышления. В общем, как выразился Эдвард Уилсон, гены держат культуру на привязи. Однако идея о наличии взаимосвязи биологии и человеческого общества, получившая сомнительное, с точки зрения семантики, название "редукционизм", или "детерминизм", все еще натыкается на ожесточенное сопротивление со всех сторон. Оно большей частью имеет политическую мотивацию и базируется на основной идее Маркса о том, что общество формирует сознание человека, и что создание нового общества будет означать появление совершенно другой личности. Понятно, что если все же биология определяет развитие, толевые марксисты будут вынуждены скорректировать свои представления. Но что говорить о марксизме, если даже в общественных и гуманитарных науках центральной идеей на протяжении всего XX века оставалась идея о том, что биологическая эволюция и культурное развитие есть два разных несоприкасающихся феномена. И интерес исследователей в основном крутился вокруг того, как общественная среда влияет на человеческое поведение, а вовсе не того, как человеческие инстинкты формируют общество. Даже эта точка зрения имеет идеологическую подоплеку - в основном, благодаря тому, что в извращенной форме теория эволюции, вместе с другими квази-науками, столь часто использовалась шарлатанами для оправдания разного толка расистских и других человеконенавистнических идеологий. Они объясняли с их помощью необходимость совершенствовать "низшие культуры". Желание отстраниться от такого "вульгарного биологизма" само по себе понятно, но любая попытка предъявить теории эволюции обвинение, просто исходя из внешнего сходства с расизмом, есть разрушительный акт зашоренного мышления. Шоры всегда шоры, каким бы благородным не казался повод для их ношения. В действительности, фундаментальная идея теории эволюции - случайность имеет решающее значение - диаметрально противоположна отправной точке рассуждений "вульгарного" биологизма. Все эти рассуждения о разной генетической предрасположенности разных рас к тому, чтобы стать высокоразвитой культурой, просто чушь. Toт факт, что народы Ближнего Востока рано превратились из охотников и собирателей в первое в истории сельскохозяйственное общество, был исключительно результатом удачного стечения обстоятельств, а именно: благоприятного климата и избытка плодородных земель, пригодных для обработки. Все эти факторы цеплялись один за другой, раскручивая спираль развития. Избыток пищи и оседлый образ жизни способствовали росту населения, который стал причиной все более усиливающейся специализации в занятиях и усложнения социальной структуры, что, в свою очередь, еще больше стимулировало экономической развитие, пока, наконец, не привело к появлению кафедральных соборов, сонетов и струнных квартетов. Но одни благоприятные условия не являются достаточным объяснением. Любой сторонник формальной логики вправе спросить: условий для чего? Невозможно и далее игнорировать биологию и социальные инстинкты. Настроенная в духе гуманизма буржуазия была одержима идеей высокой культуры, которую считала характерной для человека, поднимавшей его над животными и законами джунглей. Словно секта фундаменталистов, гуманизм настаивал на уникальном мест человека, парящего над природой. И в мыслях нельзя было допустить, что культура укоренена в биологии и является ее невидимой частью. Но какова же альтернатива? Если построение общества и культуры не имеет эволюционной основы, где тогда они берут свое начало? Ответ может быть найден среди догматов религии и мифов: культура есть волшебное творение, Бог знает кем принесенное в дар человечеству. С точки зрения нетократии, которая теперь принимает на себя власть, такая метафизическая конструкция лишена интеллектуального правдоподобия. Поэтому стене между природой и культурой суждено iiacib и похоронить гуманизм под своими обломками. Сравнение культурной эволюции с биологической не просто блестящая метафора. Это вопрос научных и социофилософских потрясений. Теперь, когда капиталистическая парадигма приближается к своему концу, статический/механический/ньютоновский взгляд на общество, культуру и экономику ослабляет свою железную хватку. Физика, и Ньютонова физика в частности, уже не является моделью науки. XXI цок принадлежит биологии. Совершенно новый мир обретает свою форму на наших глазах. Мир, в котором на смену гуманизму приходит трансгуманизм. У генетики есть одно важное свойство, которое вызывает неподдельный интерес: она работает. Достижения последних лет в производстве культурных растений и пород домашних животных впечатляют. Потому уже не приходится всерьез сомневаться ни в ее методах, ни в теоретических основах. Наше знание о природе человеческого вида растет ошеломляющими темпами. Составление генетической карты генома человека, то есть приблизительно 100 000 генов, распределенных в хромосомах, представляет собой химическую формулу человеческого существа. Этот невероятно длинный текст - объемом в миллиард слов, эквивалентный 800 Библиям - не просто доступен для прочтения, что дает нам детальную информацию о нашем прошлом и будущем, его даже можно редактировать! Располагая знаниями о своих генетических предпосылках, люди могут впервые за всю свою историю планировать свою жизнь, исходя из подлинно базовой информации. Они могут выбирать наиболее подходящую карьеру и образование, планировать рождение детей от наиболее подходящего по генному набору партнера, решать не употреблять вредные продукты и т. д. Власти и работодатели получат доступ к инструментам безупречного тестирования работников и служащих. Таким образом меритократия, по меткому замечанию шведского биолога Торбьорна Фагерстрёма, материализуется в принципиально новой форме "генократии". Подобное развитие событий, конечно, вызовет определенный протест, не в последнюю очередь со стороны классических гуманистов, для которых оскорбителен сам факт, что врожденные способности людей будут сравниваться и ранжироваться. Но трудно будет оспаривать "естественность" такого процесса. Что может быть более естественно, чем сравнение и ранжирование - ведь в этом заключен естественный отбор, а какой принцип селекции может быть более естественным, чем генетический? Развитие будет безостановочным, по той простой причине, что этот инструмент реально работает, и принцип "человек на своем месте" чрезвычайно ценен для всех заинтересованных сторон. Будет провозглашено, что некоторые виды работ настолько важны, что в данном случае цель оправдывает средства. И именно здесь прорвет плотину.СЕРВИС
-
Когда табу нарушается в одной области, его невозможно сохранять для общества в целом. Особенно плюрархического общества. Связь между сексуальностью и воспроизводством потомства исчезает. Секс становится скорее хобби, проявлением индивидуальности, без каких-либо желательных или нежелательных последствий. Воспроизводство же будет все больше происходить под строгим лабораторным контролем. Кто чей родитель - сложный вопрос в ситуации, когда половые клетки, которые в принципе могут быть откуда угодно, будут помещаться в искусственные утробы. "Беременности" станут тщательно отслеживаться. К моменту "рождения" нежелательные сюрпризы будут значительно реже. В результате манипулирования генами станет возможным уже на эмбриональной стадии избежать возникновения к будущем раковых заболеваний, болезни Альцгеймера, аллергии и целого ряда других. Также в значительной степени будет возможно программировать потомство и даже наделять его качествами, которые мы раньше едва ли расценивали как "человеческие". Ход событий ускоряется по мере угасания веры в совершенство "естественного порядка", регулирующего процесс воспроизводства. Методы, применяемые при размножении, на самом деле претерпели существенные изменения в ходе эволюции. Вначале наши предки просто метали икру. Потом они стали откладывать яйца и определять иол будущих детенышей посредством регулирования температуры высиживания. Вообще особое внимание к генам, определяющим пол ребенка, связано с тем, что коль скоро существуют ролевые различия между полами, уже на ранней стадии необходимо сделать правильные поло-ролевые выборы для будущего младенца. Так что единственная эволюционная "естественная" вещь - это сами изменения. Главный аргумент гуманистов против искусственного оплодотворения и вынашивания состоит в том, что все это расценивается как грубое вмешательство вдела природы. Гуманисты исходят из предположения, что культура и природа - это два совершенно разных явления, противоположных друг другу. Но в информационной парадигме подобное разделение культуры и природы выглядит устаревшим. Культура - это новая версия природы: Природа, 2.0 По-видимому, отмирающие гуманистические институты капитализма будут все сильнее настаивать на введении ограничений применения генных технологий. Будут расти требования установления жесткого контроля со стороны государства и научных экспертов над любыми исследованиями, касающимися всевозможных буржуазных табу. Во многих случаях подобные требования найдут отклик в среде политиков, а в отдельных случаях более или менее серьезные ограничения генетических экспериментов уже введены. Но все это не столь важно. Постоянно ослабевающие позиции государства, по сравнению с растущей силой нетократии и мультинациональных биотехнологических компаний, станут причиной появления непреодолимых препятствий на пути политических методов контроля ситуации. Наиболее продвинутые генетические исследования уже протекают в тиши закрытых от постороннего глаза лабораторий в законспирированных частных владениях. Помимо всего прочего, иудео-христианские представления Запада о святости уникальной личности не являются универсальными. В других частях света, например, в Азии, взгляд на эту проблему значительно менее сентиментальный, так что исследования протекают практически беспрепятственно. Процесс акклиматизации общества едва ли обойдется без потрясений и конфликтов. Радикальные новшества в области медицины всегда вызывали ожесточенные дискуссии и встречали сопротивление со стороны групп, чей моральный авторитет подвергался угрозе. К примеру, пересадка роговицы глаза. Когда стало возможным спасти зрение с помощью роговицы, взятой у только что умерших людей, сопротивление было сильнейшим, и метод был запрещен в Великобритании и в ряде других стран. Его называли неэтичным из-за использования органов мертвых тел. Эти тела в одно и то же время называли и священными, и нечистыми. Сегодня такая операция - рутинная процедура. По мере того, как распространение информации о методе постепенно преодолевало моральные предрассудки, спасение зрения стало более важным делом, чем охранение святости трупов. В обществе, где нет центрального органа, регулирующего нравственность, даже парламента, развернется молчаливая борьба между заинтересованными группами за влияние и право определять допустимые нормы и практики. То, что неэтично сегодня, завтра будет принято повсеместно. Несмотря не на что, люди будут стремиться все более широко применять достижения медицины в целом и генных технологий, в частности. В один прекрасный момент они смогут согласиться и с использованием искусственно выращенных органов с использованием биоматериала, взятого у свиней, если они или кто-то из близких будут отчаянно нуждаться в этом. И если у людей есть возможность выбора, они всегда предпочтут иметь заведомо здоровых детей, без предрасположенности к раку, к примеру. Прагматизм руководит этикой врачевания, а не наоборот. Этика нетократии - это гипербиологический прагматизм. Трудно представить, как люди вообще могли бы выбирать, не имея самой возможности выбора. С исторической точки зрения, запрет на выбор применим только в рамках исключительно жестких религиозных сект (например отрицание электричества сектой амиш1). Этого просто нет в наших генах, что ясно демонстрирует вся история науки. Мы любопытны от природы и исключительно приспособляемы. На основе накопленной информации уже сейчас мы вплотную подошли к возможности создания наших собственных трансгенных клонов, идентичных нам во всем, кроме того, что мы желали бы изменить: без близорукости, облысения, да всего чего угодно. Эти слегка отредактированные копии могут даже выступать в роли живых хранилищ резервных органов на тот случай, если нам вдруг понадобится свежая, не затронутая воздействием алкоголя печень. Потеря любой центральной власти делает все это вполне возможным, даже если большинство граждан и выступали бы против клонирования. В информационном обществе правит не тот, кто голосует, этот, кто потребляет - идея, предложенная зоологом Маттом Ридли. Это то, что произошло с искусственным оплодотворением. Как только выяснилось, что имеется значительное число бездетных семей, которые жаждут иметь детей и могут щедро оплатить свое счастье, как возможность появилась. Сегодня зачатие в пробирке - рутинная процедура. Ближайшее будущее готовит нам целый ряд подобного "нетократического способа принятия решений" - вне политической системы, вне влияния большинства. Главное в этих быстрых изменениях то, что концепция "естественного", природного все больше теряет свое значение. Чем больше мы узнаем об истории нашего биологического и культурного развития и устройстве человеческого общества, тем очевиднее представляется искусственным противопоставление природы и культуры, ранее казавшееся очевидным. Природа и культура есть две безумно сложные системы управления информацией. Обе подчиняются одному и тому же закону: закону естественного отбора. Обе демонстрируют одну и ту же внутреннюю логику: движение от простого и частного к еще более сложному взаимодействию во все большем масштабе. При новом взгляде на мир, быстро обретающем форму, и здесь речь не идет об объективной истине, именно новая парадигма определит, в конечном итоге, как следует думать: природа и культура - это две взаимодополняющие стороны одного и того же - эволюции. В начале Земля была чем-то вроде энергетического раствора, в котором простейшие клетки, прапраматери нынешних клеток, дрейфовали и размножались. Первый шаг на пути к кафедральным соборам и струнным квартетам был совершен, когда произошла встреча между некоторым количеством этих клеток и тем, что можно назвать паразитом, бактерией, дальним предком известной ныне митохондрии (организма, который управляет клеточным метаболизмом). Встреча вышла не так чтобы очень теплой: и те и другие стремились друг друга съесть, но в равной степени были друг другу не по зубам. Так или иначе, их противостояние закончилось сотрудничеством, к выгоде обеих сторон, появлением нового типа клетки, в которой разные ее части выполняли разные задачи. Такая клетка, практикующая внутрифирменное разделение труда, стала предпосылкой для появления еще более сложных многоклеточных организмов, в которых теперь уже разные клетки выполняли разные роли. С тех пор процесс естественного отбора невероятно медленно, но настойчиво, создавал все более сложные формы сотрудничества между клетками, избавляясь от конкурентов, которые были менее прочих настроены на сотрудничество. Предпочтительными были гены, наиболее подходящие для интегрированного взаимодействия. Растущая специализация и координация привели к существенному росту производительности. Вместе клетки стали "разумными". Они постепенно превратились в то, что биолог Ричард Доукинс назвал "машинами по выживанию" - все более совершенными живыми существами, которые целенаправленно вели себя разумно в определенных обстоятельствах, например при поиске более теплых мест перед угрозой похолодания. Но, как известно любому бизнесмену, размер - это еще не все. Чем больше организм, тем больше энергии тратится на поддержание координации, вот почему естественный отбор всегда щепетильно относится к сравнительному "взвешиванию" организмов. Поэтому увеличение размеров не является таким уж очевидным решением проблемы выживания в суровых условиях. Это объясняет, почему сотрудничество между клетками приняло другие, более изощренные формы сотрудничества между отдельным людьми, школами, группами людей и обществами. Общество, которое заботится об интересах своих членов, благоприятствует развитию генов, вовлеченных в координацию на самом высоком уровне, таким образом повышая возможности их выживания и воспроизводства. Модель истории аналогична: один плюс один равняется больше, чем два. Сотрудничество приносит пользу всем участвующим. Естественный отбор предпочитает людей и общества, которые умеют играть в игры "с ненулевым результатом" (в противоположность играм с нулевым результатом). Когда кочевые племена охотников и собирателей осели на земле и стали ее совместно обрабатывать, предпосылки для "ненулевой игры" улучшились. Со временем развитие вышло на конструктивную спираль: технологический и экономический прогресс приводит к росту населения, что, в свою очередь, означает лучшие условия для дальнейшего технологического и экономического прогресса. Развитие центров с высокой плотностью населения - городов - стимулирует развитие рынка, и экономическое развитие еще более ускоряется. Связи между городами приводят к возникновению еще более сложной системы взаимодействия. Благодаря технологическим прорывам люди все далее раздвигают границы возможного и развивают все более продвинутые формы взаимовыгодного сотрудничества. Но у каждой силы есть ей противодействующая. История демонстрирует сложное взаимодействие "нулевых" и "ненулевых" игр. Все эти многочисленные разрушительные войны с бесчисленными человеческими жертвами есть не что иное, как печальные примеры "нулевых" игр, если не сказать "игр с отрицательным результатом". То, что кто-то выигрывает, кто-то проиграл, при этом огромное количество ресурсом тратится впустую. При этом конечный результат зачастую положительный. Угроза войны объединяет общество и ведет к возникновению союзов с другими обществами, как, к примеру, образовался союз греческих городов-государств в 480-479 годах до нашей эры перед угрозой персидского завоевания. Журналист Роберт Райт, который написал "Не нуль", одну из тех книг, в которых биологически обусловленный мир проявился наиболее вразумительно, предположил, что у войны есть эффект коагуляции, вынуждающий людей к естественной солидарности; война создает внешнюю угрозу, приводящую к разнообразным формам тесного сотрудничества. Этот тезис проходит параллельно с мобилистической идеей о том, что наше понимание неизбежности смерти и борьба против болезней и старения являются центральным звеном нашей самоидентификации. Переходная ситуация между старой и новой парадигмами выглядит двусмысленно. С одной стороны, разрушение государства приводит к образованию все большего числа субкультур, "племен" с более узкой идентичностью и лояльностью. С другой, приходящее в упадок государство заменяется надгосударственными образованиями в политике, экономике и культуре. С одной стороны, фрагментация, с другой, интеграция. Райт называет это явление "фрагмеграцией". Информационные технологии неуклонно гнут свою линию по направлению к сотрудничеству и "ненулевым" играм. Различные группы населения в борьбе за право иметь большую свободу самоопределения вступают во взаимодействие с подобными им группами в рамках всемирной электронной сети. Стратегия изоляции не имеет будущего. В виртуальном мире противостояние между локальным и глобальным представляется мнимым. По мнению Райта, нынешняя ситуация выносит на повестку дня старую как мир идею создания глобального государств Конечно, что справедливо для эволюционного развития общества и культуры, то, по убеждению Майкла Ротшильда, справедливо и для развития экономики. Рыночная экономика является "естественной": бесплановая, но все еще прекрасно структурированная экологическая система находится в состоянии постоянных перемен. Равновесия не существует, как нет и остановок в пути. Законы естественного отбора работают и здесь, поощряя в первую очередь тех, кто наиболее искусен в ведении "ненулевых" игр и построении стратегических альянсов. Плохо организованные компании, не способные к усвоению новых знаний и, стало быть, к конкуренции по существующим в их конкретных нишах правилам, отсеиваются, освобождая место для новых игроков. Даже потребление предметов роскоши подчиняется эволюционной логике: более сексуальные люди, по определению, более удачливы в поиске партнеров, а в природе сексуальность обычно ассоциируется с наличием массивных рогов и яркого оперения, то есть экстравагантной тратой ресурсов. Рациональность не всегда рациональность, так же, как эффективность не всегда эффективность в привычном понимании, что в природе, что в культуре. Об этом, пусть несколько в иной форме, свидетельствует "эксклюзивное" потребление нетократов, для которых потребление есть способ проявления статуса, разновидность соблазнительного искусства. Складывается своего рода трансрациональная экономика, движимая интуицией и стремлением к демонстрации избыточности ресурсов. Экономика, которая своей жизнерадостностью и стремлением перешагнуть через рациональность способна свести с ума финансистов, получивших классическое образование, и биржевых аналитиков. Это значит, что мифическая концепция "новой экономики", такая как "глобализация", представляет собой в действительности две разные вещи. Во-первых, это старая экономика в совершенно новом свете, в которой, в результате смены парадигмы, все прежние модели и мыслительные процессы заменяются новыми. Новые модели, сконструированные на основе новых идей, должны быть значительно более точными, чем прежние. Во-вторых, новая информационная технология предоставляет всем желающим возможность участвовать в "ненулевых" играх совершенно нового типа. Сотрудничество принимает неожиданные формы, совершенно новые типы информации становятся ценными, и новые стратегические альянсы становятся все более интенсивными и проникающими повсюду. Производители, дистрибьюторы и покупатели все более тесно связаны друг с другом в электронные сообщества. Подлинное понимание первого феномена рассеет замешательство, связанное со вторым. Власть в информационном обществе в итоге окажется у тех, кто поймет и справится с замешательством.СЕРВИС
-
ГЛАВА VIII. КОНВУЛЬСИИ КОЛЛЕКТИВИЗМА СМЕРТЬ ЧЕЛОВЕКА И ВИРТУАЛЬНЫЙ СУБЬЕКТ
Одним из следствий революционных открытий в генетике и усиливающегося влияния биологии стала полная "релятивизация" понятия "индивидуум", преобразующая его из абсолютной ценности в относительную. Если под индивидуумом мы понимаем контроль в последней инстанции, буквально неделимое, то индивидуум все больше выглядит, как полная иллюзия. Анализ взаимодействия тела, мозга и генов в разных ситуациях обнаруживает, что нет никакой контролирующей инстанции. Гены запускают разные химические реакции, но в свою очередь гены активируются мозгом, чьи решения сами по себе есть инстинктивные реакции на внешние стимулы, воспринимаемые телом. Можно сказать, что решения принимает ситуация, но поскольку мы сами есть часть ситуации, то неизбежно вовлекаемся в цепь обратной связи без начала и конца. Никто ничего не решает! То, что мы обнаруживаем на месте индивидуума, которого считали существующим, это некая турбулентная рыночная экономика в микроформате, на которую влияет множество меняющихся факторов и противодействующих сил. Неопределенность и изменчивость природы субъекта перестают в нетократическом обществе быть достоянием философии и становятся важной и осязаемой частью повседневной жизни обычного человека.
Одним из основных условий обладания властью является доступ и контроль над информацией. При феодализме власти жестко контролировали распространение информации. Сфера социального взаимодействия среднего человека с окружающим миром на протяжении жизни была строго ограничена количеством прихожан местной церкви или участников сельских празднеств. Торговля была ограничена, связи с другими областями незначительны, а новости извне - дозированы и лимитированы. Представителя церкви и аристократии владели относительно большими потоками информации, по мере необходимости наделяя низшие классы её тщательно выверенными порциями в форме проповедей и королевских указов, умело приспособленных для защиты интересов элиты. Новости доходили до деревни через отработанные каналы и потому подвергались жесткой цензуре в "информационных отделах" монастырей и феодальных замков. Делалось все возможное, чтобы заглушить неизвестные источники информации и заклеймить их как преступные; бродяги и путешественники, существовавшие во все времена, невзирая ни на что, расценивались не иначе как бандиты, преступный сброд, и они сохранили этот ярлык в исторических книгах капиталистической эры. Враг был, по определению, странным, а странники, по определению, - врагами,
Путешественникам дозволялось быть лишь простыми ремесленниками и скоморохами, они могли делать украшения или исполнять музыку на сельских ярмарках. Но они не были благонамеренными членами сельской общины. У скитальца не было никаких прав, в принципе, и он был во власти прихотей местной аристократии и церковных властей. Наличие постоянного места проживания было абсолютно необходимым требованием для вступления в брак - обряда, которым общество санкционировало размножение. Человек вне сельской общины не представлял никакой ценности. Не было худшего наказания для солдата, отказавшегося защищать свою деревню от злобных варваров, чем угроза отлучения, причем не только от общины (исходившая со стороны аристократов), но и от царствия небесного (исходившая со стороны церкви).
С развитием организованной торговли система феодальною контроля над информацией пошатнулась, поскольку больше не могла справляться с её нарастающим потоком. Когда связи между городами стали расти, возможности общения для каждого отдельного человека возросло колоссально, что стало первым шагом на пути к капитализму, Купцы городов вокруг Балтийского моря образовали Ганзейский Союз, призванный защищать их общие интересы и способствовать развитию торговли всеми возможными способами. Эта конфедерация стала достаточно сильна, чтобы противостоять датскому королю и охранять, свои торговые пути от пиратов. Итальянские города-государи ни объединились в Ломбардскую Лигу, чтобы выступить единым фронтом против требований оказывать почтение императору священной Римской империи германского народа.
Деревни превращались в города. Урбанизация и усиление власти молодой буржуазии означали, что информация множилась и распространялась в гораздо большей степени, чем прежде, и стала очевидной необходимость адаптировать властные функции к этим новым обстоятельствам. Феодальные города были полностью окружены пенами и рвами, отчасти для физической защиты от внешнего мира,
0 частично для сбора налога за проезд через городские ворота. Капиталистические города росли так стремительно, что подобные формы разграничения пространства стали бесполезны. Спорно, можно ни говорить о развитии городов, в привычном понимании этого слова, до раннего капитализма; даже императорский Рим большей частью состоял из деревенских общин, мало связанных друг с другом.
В результате этих перемен городские правители перестали попадать неограниченной властью на четко обозначенном пространстве. Наступление капитализма стало географически ощутимым в тот момент, когда городские стены перестали служить барьером между городом и деревней.
Притязания на власть капиталистических городов распространялись за пределы самого города на близлежащие окрестности, все дальше в глубь территории, пока не встречались с естественной преградой в виде гор, морей или широких рек. Причина такой экспансии была не только в том, что население городов постоянно росло, но и в том, что оно нуждалось в регулярном снабжении продовольствием, а новые фабрики - в регулярных поставках сырья в значительно больших количествах, чем было необходимо ранее для функционирования городских рынков. Таким образом, города постепенно колонизировали прилежащие территории, и на этой естественно сложившейся местности постепенно образовалось единое сообщество, чья идентичность базировалась на внешнем облике, языке, мифологии, символах преклонения и обычаях - более или менее общих для всех его членов. Так образовались современные нации.
Благодаря улучшившимся коммуникациям и быстро растущему юродскому населению, свободному от ограничений региональной преданности, эта новая социальная общность была способна охватить гораздо большие пространства и массы народа, чем раньше. Экспансия - необходимость, но она должна удерживаться в рамках. Как и всем биологическим организмам, нации надо было четко разграничить себя и окружающий мир. Самозащита требует установления закрепленных границ, чтобы было ясно, что именно защищать и не расходовать ограниченные ресурсы на пропитание всего остального мира. Поэтому в интересах нации надо было ясно разграничить, кто есть "мы", а кто "они". Соответственно, и власть над информацией использовалась для этого. Были организованы переписи населения, создан институт регистрации всех оседлых жителей, подтверждавших свою национальность и принадлежность к данной общности. Государство аккумулировало все больше и больше функций, что требовало больше налогов, поскольку растущий административный аппарат поглощал еще больше ресурсов. В результате, усиливалась власть государства.
Крепнущая буржуазия быстро растущих городов стремилась охватить влиянием близлежащую сельскую местность, чтобы обеспечить поставки сырья и защитить свою власть. Для этого буржуазия использовала свое новое положение, чтобы уменьшить власть сельских правителей - аристократии. Невзирая на формальную конституцию, государство отняло у монарха и аристократии право взимания налогов, перенеся "налоговые ворота" от городской стены к государственной границе. Нация заменила город в качестве географической основы гражданства, что подтверждалось высшим символом капиталистической идентичности - паспортом.
В новом географическом образовании власть была в форме централизованной системы, то есть все полномочия исходили, а вся информация сходилась в одном четко определенном месте - столице. Эта организация власти и образ центра, окруженного провинциальной периферией, наложили свой отпечаток и на образ мышления того времени, на представление об обществе и мире. Моделью по-прежнему был христианский рай с Господом Богом и его ангелами. Слово "капитализм", так же, как и английское слово capital (столица), происходит от латинского caput (голова). Столица и есть глава всей нации, источник законов и центр информации, а также символ всех ценностей, вокруг которого нация консолидируется.
Новая эпоха нуждалась в новом человеке, новом идеале, адаптирован ном к потребностям государства и рынка. Феодальный крестьянин, терпеливо возделывавший свои поля и ожидавший Господней милости, был слишком пассивен и интеллектуально неповоротлив, и потому совершенно невосприимчив к пропаганде новой эпохи. Скоро на свет появилась целая серия новых понятий, формирующих основу для самоопределения новой личности: нация, раса, гражданство, налог на прибыль, образование, умственное заболевание, преступность, иностранец. Все вместе это образовывало "общую основу", цементирующую национальное государство. Буржуазия стала всеми доступными средствами охранять свою только что завоеванную монополию на информацию.
В соответствии с этой моделью, предполагалось, что граждан необязательно запугивать, чтобы заставить встать на защиту своей страны. Напротив, чувство национальной принадлежности и ценности, которые оно содержало, должны выглядеть настолько значимыми, что все без колебаний возьмутся за оружие, как только национальной независимости будут угрожать враждебные происки соседних народов. В результате, значительная энергия тратится на производство националистической культуры посредством мифологизации происхождения нации и романтизации ее истории. Поэты взывали к героическому прошлому. Предполагалось, что традиции государства тесно привязаны к его географическому положению, образуя священный симбиоз. Так складывался миф о происхождении нации. Но в то же время это требовало демонизации внешнего мира. Чувства, пропагандируемые по отношению к другим национальностям, были смесью страха и отвращения. Самая суть национализма базируется на дистанцировании и презрении ко всему иностранному и неизвестному. Путаная расовая биология была одним из совершенно логичных следствий этого - маниакального стремления эмпирически подтвердить свое превосходство, что возвеличило бы национализм и возвело национальное гражданство в ранг чего-то священного и возвышенного. Кроме того, у расизма была еще одна привлекательная функция. Национализм в одиночку мог вызывать подходящих лимонов во время войн и конфликтов с соседними странами. Но благодаря расизму демоны вызывались и в мирное время в качестве внутренних меньшинств с физическими недостатками или отклонениями от культурной традиции, как например евреи или цыгане, и притеснению этих групп можно было придать законный характер. Таким образом, национальное государство обеспечивало себе наличие демонов и козлов отпущения, на которых можно было списать все проблемы.
Роковые последствия этих централизованных механизмов национализма стали началом его ускорявшегося упадка и неизбежного конца, очевидного для позднего капиталистического общества. Человеку присущ вечный поиск чувства принадлежности к чему-нибудь, и после II мировой войны, особенно с развитием поп культуры в масс-медиа, а затем с появлением электронных "племен" интернета, появились достойные альтернативы национализму. В информационном обществе виртуальные субкультуры заменяют собой и феодальные деревенские общины, и капиталистические национальные общности в качестве способа социальной самоидентификации. В таком обществе вряд ли кому-то придет в голову умереть за свою страну. Государственные границы, а вместе с ними и их физические защитники - военные организации - исчезают. В виртуальном мире устанавливаются новые границы между социальными группами не менее серьезные, чем прежде.
Тем более интересно отметить, что наиболее упорные, крайние националисты - неонацисты Западной Европы, фашисты, сражающиеся за региональное самоопределение в Восточной Европе, изоляционисты и исторически идеализированные фундаменталисты Северной Америки, Восточной Азии и Ближнего Востока, то есть те, кто из преданности все еще крепко сжимает знамя расизме - единственные группы, преуспевшие в построении функциональных электронных сообществ исключительно по национальному признаку. Это - проявление фрагмеграции (см. предыдущую главу). Строго дисциплинированные и организованные субкультуры продвигают опои интересы с помощью стратегических альянсов в Сети с себе подобными. Все более "мягкие" формы национализма - флаги, традиции, вся эта национальная гордость - наоборот, не имеют площадки в виртуальном мире, и потому не имеют будущего в информационном обществе. Границы национального государства сегодня так же не нужны, как и при прорыве капитализма. Кроме того, дезинтеграция национального государства усиливается и ускоряется, когда его институты беспомощны в осуществлении контроля и, более кип, сбора налогов в условиях "новой экономики".
Следствием такого развития стала острейшая проблема - постоянный подрыв авторитета государственных институтов. Когда иконы в ключевых областях жизни не подкреплены никакой властью, но чрезвычайно снижает уважение граждан к законодательному и репрессивному аппарату государства. Особенно это касается тех групп, чье экономическое положение и статус выиграли в результате монологического развития. Те же, кто мертвой хваткой цепляется за обломки государства, частично представляют прежний правящий класс, осознающий, что вместе с государством исчезают его положение и прежние привилегии, а, частично, из представителей нового низшего класса, которые понимают или чувствуют, что текущие перемены не сулят им ничего хорошего.
С другой стороны, нетократам государство со всеми его ограничениями в основном представляется иррациональным, но преходящим источником раздражения, препятствующим передвижениям в глобальной деревне. Пережитки национализма, по мнению нетократов, постыдная болезнь, от которой давно пора излечиться - разновидность умственной отсталости, удерживающая старый правящий класс в состоянии бессилия и упадка, а низший класс в неизменно подчиненном положении. Короче, вид эпидемии, иллюзия, бороться с которой - акт милосердия. Для нетократов поднятие национального флага есть оскорбительный пример вульгарности и дурного вкуса. Это, конечно, не мешает новому высшему классу использовать любые возможности для создания символов и торговых марок в интересах своих электронных сект, подчас, в форме все тех же устаревших национальных флагов. Доменный адрес Советского Союза,.su, был, к примеру, одним из самых популярных интернет-адресов среди нетократов после распада СССР.СЕРВИС -
Полиция и судебная система оказываются все более беспомощными перед лицом растущего числа электронных преступлений, глобальной сетевой мафии, мотивацией для которой скорее является создание самости и повышение статуса в своей группе, чем экономическая выгода. Это приводит к росту выступлений в пользу наделения органов правопорядка все большими ресурсами. Как государственные налоговые органы оказываются в безнадежно подчиненном положении сравнительно с мобильной нетократией, контролирующей взламывающую границы виртуальную экономику, так и полицейские силы пасуют перед преступностью, которая вообще не имеет определенной географической привязки.
В то же время быстро рушится буржуазная семья: когда промышленное производство резко сокращается в пользу информационного менеджмента и сектора услуг, условия на рынке труда меняются. Появляется избыток низкоквалифицированной рабочей силы; одновременно открываются богатые возможности для женщин, что в свою очередь наносит серьезный ущерб и без того испытывающей давление семье. С начала 1960-х число разводов на Западе растет постоянно. Все это ведет к серьезному кризису в информационном обществе. Высвобождается огромное количество ничем не связанной социальной энергии, когда разрушаются общественные институты старой парадигмы и исчезает сама основа социальной идентичности большинства людей.
В эпоху раннего капитализма параллельно с развитием столичных центров развивалась городская культура другого типа, американский философ и историк Мануэль ДеЛанда назвал ее метрополией, - форма города, возникновение которой возможно только при капитализме. В отличие от столиц, метрополии небыли центрами нации, ни культурными, ни экономическими, ни политическими. Напротив, они располагались на морских побережьях, в местах схождения важнейших морских трасс, и потому во многих отношениях оказывались изолированными от остальной нации. В то время как столица черпала рабочую силу и ресурсы в окружающей ее сельской местности, метрополии наживали богатство на международной торговле, на ввозе сырья и товаров из других стран и из других метрополий. Эти независимые морские порты стали перевалочными пунктами важнейших транспортных путей, через которые проходили огромные количества людей, товаров, предметов роскоши, в которых так нуждались столичные города и другие государства. Сила метрополий основывалась не на контроле над территориями, а на контроле над товарными и финансовыми потоками.
Столицы и метрополии в капиталистическом обществе выполняли совершенно разные функции. В то время как столица воплощала саму власть, метрополии были в известной степени свободны от ограничивающих законов и правил. Поэтому метрополии стали центрами разнообразных видов деятельности и явлений, которые рассматривались правителями государства и националистическими пропагандистами как сомнительные, сточки зрения морали, и опасные для общества. Это могло быть ростовщичество, проституция, работорговля - все, что в позднем средневековье считалось подозрительным. По этой причине метрополии стали ареной для всякого рода экспериментов по части стилей жизни и образов мысли, потому что обладали степенью свободы, немыслимой для самого государства. В метрополии гонимые и ненавидимые находили убежище. Люди приходили и уходили - это не только позволялось, но и в точности соответствовало идее метрополии. Контролю уделялось меньше внимания, и со временем развился кочевой стиль жизни, а охота к перемене мест стала стилистическим идеалом метрополий.
Мобильность в метрополии была слишком высока, чтобы в ней могло действовать правило "большинства", представлявшего какую-то групповую целостность. Мобильность и разнообразие привели к выработке гибкой политической структуры, характеризуемой временными альянсами между различными группировками. Политика была направлена на поиск функциональных компромиссов, а не на достижение консенсуса относительно идеологии. Государства, ориентированные на торговлю и плюрализм, например Швейцария и Нидерланды, развили относительно пассивные и прагматичные политические институты в стиле метрополии, в отличие от централизованных. Важно отметить, что в таких государствах, а равно и во всех чистых метрополиях, никогда не случалось массовых революционных выступлений, которые периодически сотрясали все государе та о чрезмерной центральной властью. Это подтверждает наш тезис о том, что идея политической революции является частью капиталистической идеологии, этого симбиоза этатизма и национализма, а не аномалией или зловещим предзнаменованием.
Благодаря тому, что столица взяла на себя задачи создания и управления национальным государством с его бюрократическим и военным аппаратом, метрополии могли сосредоточиться на торговле, мореплавании и завоевании колоний. Такое сотрудничество и разделение труда шло на пользу обеим сторонам. Метрополии отвечали за международные связи: они воспринимали, перерабатывали и пересылали сигналы внешнего мира и благодаря своей банковской системе обеспечивали движение денежных средств, необходимое для экспансии капитализма. В обмен на товар первой необходимости и рабочую силу метрополия снабжала с ижицу колониальными товарами - тканями и специями. Помимо этого, метрополии под эгидой государства основывали на отдаленных землях колонии и концессии, примером чего могут служить те монополистические торговые компании, что действовали под европейскими флагами в восточной части Азиатского континента. В награду за то, что торговые компании метрополий поднимали государственные флаги на новых территориях, что зачастую приводило к образованию там новых метрополий, таких как Гонконг, Макао, Сингапур и Гоа, метрополии обладали неограниченной свободой в освоении неисчислимых колониальных богатств и развивающихся рынков.
Поскольку такое сотрудничество было выгодно обеим сторонам, между метрополией и столицей развивалось сотрудничество к виде "ненулевой" игры - вид симбиоза. Между двумя типами городов происходило интенсивное сообщение, шел обмен не только товарами и услугами, но также идеями и людьми. Столица олицетворяла политическую и военную силу: регистрация, каталогизация и выработка законов, а также идеология коллективной принадлежности. Метрополии вносили свой вклад в развитие финансовой системы, торговли, культуры и искусства, духа индивидуализма и предпринимательства. Следует помнить, что вплоть до конца XIX века прирост населения в основном обеспечивался за счет сельской местности. В городах властвовали вирусы и бактерии, избавлявшие города от перенаселения. Эпидемии, регулярно проносившиеся по миру, приносили значительно больший ущерб городам из-за высокой плотности населения и более низкого уровня гигиены и санитарии, чем в сельской местности. Поэтому ее роль, помимо снабжения сырьем и продовольствием, состояла еще и в снабжении городов все новой и новой рабочей силой.
Столица выполняла связующую, стабилизирующую функцию, тогда как метрополия проповедовала открытость, свободомыслие и дух экспериментаторства, что временами было чистым безрассудством. Помимо конкретных экономических выгод от сотрудничества, они всегда тонко использовали друг друга: помогали создавать внутреннюю сплоченность, представляя другого в образе врага. Национал-идеологи и моралисты могли приводить метрополию в пример как воплощение аморальности и коррупции. В ответ другая сторона культивировала образ столицы как средоточие нетерпимости и подавления, что позволяло удерживать население в рамках местной иерархии, на благо политической и экономической независимости от центра. У столицы и метрополии не было реальных причин всерьез противостоять друг другу. Их противоборство носило характер символический и театрализованный, имея целью лишь дальнейшее укрепление власти обеих сторон.
Мы описали типы городов как чисто теоретические оппозиции. Поэтому следует отметить, что великие города мира, получившие развитие при раннем капитализме, имели признаки и столицы, и метрополии. Но даже когда оба стиля взаимодействовали в пределах одной и той же территории и были, по сути, "вплавлены" друг в друга, различия все же были. Центральная площадь и здание городского парламента вместе с промышленными окраинами представляют столицу. Район гавани со всеми его более или менее греховными развлечениями и артистические районы представляют метрополию. В этих "плавильных котлах" существовали как физические, так и ментальные барьеры между двумя типами структур, иногда труднопреодолимые. Примерами таких городов-гибридов являются Лондон, Санкт-Петербург, Нью-Йорк и Буэнос-Айрес. Другие города принадлежат, с исторической точки зрения, к какой-то одной категории.
Париж, Мадрид, Берлин, Москву и Пекин можно назвать типичными столицами, а Венецию, Амстердам, Сан-Франциско, Шанхай и Гонконг - типичными метрополиями.
Если связать это с тем, как увеличивается область социального взаимодействия среднего человека на протяжении его жизни, от сельской церкви до городской толпы, нам, возможно, удастся прийти к определенным выводам о том, как изменятся властные структуры и механизмы контроля при переходе от капитализма к информационному обществу, поскольку с развитием глобальной электронной сети значительно расширится область социального взаимодействия отдельного человека.
Один из примеров того, как с приходом информационного общества разрушается "естественная" связь между городом и деревней: город все больше требует от деревни встать на собственные ноги после двух веков субсидирования. Государство, необходимое для процветания столицы, теперь стало обузой, неоправданным расходом. В информационном обществе горы и океаны больше не нужны в качестве "естественных" границ и защиты от окружающего мира, а только как курорты. Сырьевая составляющая большинства товаров и услуг все время снижается, вместе с ней снижается и значение роли окраин в снабжении столиц деревом и рудой, в то время какценнос1ь нематериальных продуктов - идей, дизайна - растет с космической скоростью.
Прирост населения теперь обеспечивается за счет больших городов, а число сельских жителей, несмотря на честолюбивые программы местных политиков, неумолимо сокращается. Война за долю рынка между городами ведется не с помощью оружия на земле и на море, а с помощью информационного менеджмента в виртуальном пространстве. В этих новых обстоятельствах столицы и метрополии все более удаляются друг от друга. Значение столиц падает, тогда как метрополии с их процветающими банками знаний, их подвижностью и способностью создавать не знающие границ альянсы, становятся прототипом урбанистического идеала новой эпохи. Зависть столицы в отношении подвижности и независимости метрополий лишь ускоряет распад национального государства.
Неслучайно самые ярые поборники государства ныне - это жители сельских районов, которым есть что терять, когда сильное государство слабеет и больше не может выполнять свои обещания. Не имея реальных доводов, регионы взывают к сочувствию всего мира в надежде на компенсацию за столетия их безжалостной эксплуатации. Потому снижение гигантских субсидий, с помощью которых развитые страны поддерживают жизнь в провинциальных областях, как правило, является камнем преткновения в международных переговорах о развитии свободной торговли. Но у столицы нет выбора. Беспощадная конкуренция между метрополиями всего мира заставляет столицу избавляться от своих обременительных обязательств по отношению к нации в отчаянной попытке самой превратиться в метрополию.
Результатом становится денационализация информационного общества: ускоренное разрушение национального государства, что-то вроде глобальной перестройки национализма. Процесс углубляется, ибо при капитализме решения принимаются с помощью выборов, а большинство избирателей проживают в крупных городах; напротив, информационное общество контролируется с помощью разного рода сетей и связей, в развитии которых население метрополий добросовестно практиковалось веками. Сдавленная в тисках властных структур двух парадигм провинция не имеет шансов.
Даже демократия не может спасти сельские субсидии надолго, поскольку сельский электорат представляет группу, мнением которой легко пренебречь. С уменьшением налоговых поступлений вследствие экспансии виртуальной экономики городское население станет использовать свое большинство, чтобы голосовать за прекращение дальнейшей помощи деревне, которая будет, наконец, деколонизирована и предоставлена самой себе.
Даже военные покидают сельскую местность в конце эпохи капитализма, что можно объяснить только тем, что территорий, которые было бы необходимо защищать, не осталось, как и собственно желания защищать. Территория сократилась до области экологической политики. Измеряется уровень концентрации диоксида углерода, кислотное содержание водоемов нейтрализуется, и ведутся дискуссии по поводу того, нужно ли заново высаживать леса (чтоб было как при феодализме), и кто будет за это платить, или оставить всё как есть {как при капитализме). Вопрос, чей флаг развивается по ветру в той или иной удаленной части страны, - больше не причина бессонницы столичного жителя. В информационном обществе ведущие столицы мира не будут соревноваться в том, кто контролирует самую большую территорию. Напротив, они будут стараться избавиться от ответственности за судьбу как можно больших территорий, чтобы справиться с собственными трудностями и догнать ведущие метрополии мира. Такая тенденция наиболее заметна в Европе и Восточной Азии, поскольку там ситуация усугубляется снижением рождаемости.
Вследствие этих коллективных конвульсий неизбежно радикально изменятся представления человека о самом себе. Прорыв информационного общества означает, что идея эпохи Просвещении о совершенном человеке как замене Бога и связанная с ней идея осознания своего "истинного я" уйдут на покой. Взамен появляется идея освобождения тела от предопределенности - возможность смены идентичностей, похожей на смену одежды в зависимости от ситуации и контекста. Человек окажется в состоянии постоянного становления, исключительной восприимчивости к новым веяниям и постоянной переоценки ценностей без четко определенной цели. Смысл не в том, чтобы достичь какого-то конечного результата благодаря упорству и дисциплине, а в том, чтобы сохранять и, ж можно больше возможностей. Мы говорим здесь, по меткому замечанию Делёза, не об индивидууме, человеке неделимом, а об дивидууме, человеке делимом. У этого дивидуума не одна идентичность, а несколько, да и те бесконечно делимы. Это соотносится с тем 6иологическим фактом, что внутри человека невозможно обнаружит какую-либо единую контролирующую инстанцию. Человек - это просто место встречи массы противоречивых сил и стремлений, не имеющее центра.СЕРВИС -
Технический прогресс приводит к навязыванию человеку новой мобилистической идентичности, выбивающей опору из-под ног тотализма. В Сети идентичность человека будет проявляться только в текущем контексте с тем, чтобы в следующий момент претерпеть захватывающие дух изменения. Индивидуум, человек цельный, уходит прочь, прикованный к своему единообразию, как к тяжелому рюкзаку, на его место приходит дивидуум, человек многоликий. На первой стадии человек многоликий перестанет стараться быть человеком, на второй для него станет невозможным стать человеком снова, как бы он этого не хотел. Эта новая свобода и привлекает, и пугает одновременно, но она неизбежна. То, что мы описываем - это виртуальный субъект плюрархического и, соответственно, постмодернистского общества, в котором каждый решает за себя, и ни у кого нет возможности принимать решения за других во имя большинства.
Было бы большой ошибкой путать плюрархию с чем-либо, напоминающим анархию. Плюрархия - это не то же самое, что отмена правил, где каждый делает, что заблагорассудится. В плюрархическом обществе скорее больше правил и законов, чем при демократии, и они значительно более запутаны, абстрактны, и в большей степени скрыты и неоспоримы. Однако плюрархические правила игры не устанавливаются политическими или юридическими институтами государственного толка: суды и парламенты скоро увидят, как обесценятся их власть и статус. Правила игры в сети будут построены на принципах меметического дарвинизма, замысловатой системы - сетикета (netiquette), и именно это характеризует строгую этику информационного общества и быстро займет место законов и правил капиталистической парадигмы.
Эти правила по природе своей не могут быть неизменными. Как и все прочее в информационном обществе, их необходимо постоянно обновлять, поскольку сложный контекст, в котором они применяются, непрерывно меняется. Поэтому сетикет должен пониматься как "живой" документ без определенных границ, этакий квази-юридический организм в вечном движении, сеть внутри самой Сети, которая формирует и в то же время отражает культурные ценности и идеологию. Преступления против сетикета не будут наказываться подобно преступлениям, существовавшим при старой парадигме, - тюремными приговорами или принудительным содержанием в других учреждениях, а также денежными штрафами. Подобное наказание вряд ли будет признаваться в обществе, в котором жизнь в основном протекает внутри Сети.
Вместо этого нарушителей сетикета будет ожидать виртуальное заключение - исключение из жизненно важных сетей. Подобно нарушителям законов кочевого племени или феодальной деревни, любой, нарушивший нормы электронного "племени", будет наказан исключением из группового сообщества, что приведет к драматической утрате социальной идентичности. В незначительных случаях, возможно, будет достаточно пострадать какое-то время от сетевою бойкота, но более серьезные преступления или их рецидивы будут приводить к полной сетевой изоляции. Эта система наказаний аналогична травме, вызванной вынужденной безработицей и капиталистическом обществе. Добавьте к этому невозможность для безработного найти какое-нибудь другое место работы, и степень эффективности такого наказания станет очевидна.
Роль легального администратора, который будет вправе накладывать наказание и приводить приговор в исполнение, будет принадлежать смотрителю Сети - куратору. Внутри собственной кураторской сети - эквивалента Интерпола в информационном обществе - будет постоянно циркулировать информация о неблагонадежных гражданах Сети. Только при возможности поддерживать конкуренцию между самими кураторами и их сетями плюрархия будет функционировать, в противном случае всему виртуальному обществу угрожает олигополия кураторов - виртуальная форма власти меньшинства с ее высокой концентрацией и с высоким уровнем коррупции и произвола.
Но в то же самое время граждане Сети будут в значительной степени контролировать себя, потому что гибкость и адаптивность окупятся в информационной системе наказаний и поощрений. Если обратиться к развитию современного общества, одной из его наиболее заметных тенденций, как обнаружили немецко-еврейский социолог Норберт Элиас и другие, является постоянно увеличивающаяся степень интернализации. Это означает процесс, при котором запреты, вначале устно и письменно объявляемые и соблюдаемые под угрозой жестоких наказаний, со временем становятся все более очевидными репрессии перешли от внешних социальных институтов вовнутрь сознания граждан. Писатели, как например Уильям Берроуз, и философы, такие как Фуко и Делёз, интересовались, как поддержание общественной морали в позднекапиталистический период постепенно превратилось из задачи государственно регулируемой дисциплины во внутренний контроль самих граждан. Одно из следствий этого - прямое применение команд и угроз со стороны государства все больше заменялось педагогическими приемами пропаганды, целью которых было научить граждан быть своей собственной полицией нравов. Общество дисциплины сменилось обществом контроля, пропаганда заменила наказание, и надзор был делегирован самим поднадзорным. Как намного дешевле.
Важным условием существования этого общества контроля было поддержание мифа о Человеке с большой буквы, так что каждый отдельный гражданин осознавал этот идеал, и ему постоянно напоминали о том, что ему не удается жить в соответствии с требованиями, которые ему предъявляются, и поэтому у него есть все основания, чтобы совершенствоваться. Стать Человеком - так назывался этот проект, длиною в жизнь, который не удавалось завершить никому. Миф о человеке доказал свою невероятную живучесть, что объясняет, почему капиталистическая элита, несмотря не на что, преуспела в удержании власти над обществом, стремительно двигающемся к плюрархии, в котором идеологическая легитимность власти практически выветрилась. Жертвы похищений часто проявляют иррациональные чувства по отношению к своим похитителям - так называемый Стокгольмский синдром - и те же симптомы можно наблюдать среди потребителей эпохи позднего капитализма: загадочная неспособность отказаться от устаревшего и деформирующего мифа о самореализации и поиске своего "истинного я".
В конце эпохи капитализма государственные организации и разные исследовательские институты устроили мощные минные поля из тревожных отчетов, в которых с помощью диаграмм и таблиц иллюстрируется растущее падение нравов. Все - от ожирения и ленивых диетических привычек до чрезмерного просмотра телепередач и отсутствия эмпатии - преподносится в резких тонах, которые становятся только громче в мегафонах масс-медиа. Падение нравов по понятным причинам приписали воздействию интернета. Одна проблема хуже другой, и все они требуют серьезного вмешательства и виде разных информационных кампаний со стороны государственных организаций и исследовательских институтов, которые, соответственно, нуждаются в огромных финансах. Маленький человек, как убедительно показывают все отчеты, все еще не стал достаточно зрелым для выполнения священной задачи по реализации своего "истинного я". Потому он нуждается в любящей заботе и опеке. Так была развернута клеветническая кампания, в ходе которой отмирающие институты капитализма - политические партии, психологи, социологи, СМИ, школа и семья - обвиняли друг друга в отсутствии ответственности за воспитание людей: почему же никто не возьмет на себя ответственность за предоставленных самим себе людей?
Это тесное взаимодействие между политиками, исследователями и СМИ было так налажено, что исключало даже намек на критику. Явно не в интересах падких до сенсаций СМИ было подвергать пугающие доклады социологов тщательной экспертизе. Так что, с точки зрения бизнеса, весь этот спектакль выглядел как одна большая рекламная пауза, повествующая о всевозможных товарах и услугах, стимулирующих ego рядового гражданина. Неудовлетворенные граждане, как правило, являются весьма интенсивными потребителями. Совершенство недостижимо, но всегда появляются новые товары и услуги, которые могли бы в этом помочь, и не попробовать сделать это было бы неправильно по отношению к своему гражданскому долгу - вот что проповедуют СМИ, используя свои каналы односторонней коммуникации. Никто не может считаться достаточно стройным, или красивым, или хорошо одетым, чтобы чувствовать себя спокойно под градом призывов стать еще лучше. Непрерывное культивирование у граждан отвращения к самим себе составляет основу для терапевтического гиперпотребления, которое обеспечивает вращение колес позднего капитализма с такой скоростью. Реклама - это пряник, шокирующие отчеты - кнут. Государство и капитал сидят, крепко связанными вместе, в одной лодке.
В информационных сетях, где коммуникация интерактивна, старые истины об индивидууме будут подвергнуты серьезной критической оценке. Миф о самореализации будет просвечен насквозь, все эти идеи о воспитании целостной личности покажутся антиквариатом. В результате, все политические, научные и финансовые силы, стоящие за этой пропагандой, начнут постепенно терять свое влияние на коллективное сознание. Это не значит, что давление ослабнет, просто новые "истины" будут по-другому упакованы. Нетократия и её высшие функционеры - кураторы - выходят на трибуну вместе со свежим, постоянно меняющимся текстом закона - много новых маленьких сотикетов для новых дивидуумов. И даже если плюрархическая структура позволит каждому участнику поставить под сомнение правила игры, исходящие от каждого отдельного куратора, не будет альтернативы, кроме как подчиниться другому куратору, и разница между ними может оказаться неопределимой, поскольку все кураторы вместе образуют свою мега-сеть для защиты власти своей группы.
Правила будут меняться, но скрытое под ними послание кураторов гражданам Сети будет оставаться простым и однозначным: ваша сеть никогда не будет достаточно хороша, вы никогда не будете достаточно коммуникабельны, вы не можете позволить себе передохнуть, вы должны все время быть готовы к новому прыжку, к новым ощущениям и познаниям! Так новая каста правителей захватит власть и овладеет ее языком, с помощью которого и будет управлять информационным обществом. Различие стратегий капиталистов и нетократов в борьбе за власть состоит в том, что кураторы в полной мере осознают последствия интерактивности и ее неразрывной связи с властью. Поэтому кураторы не будут диктовать своим подданным, они будут нести с ними беседу. Нетократы больше слушают, чем говорят; они общаются вежливо и тихо, избегая жестких команд. Нетократическая класть не есть власть принятия решений как таковых, поскольку в условиях плюрархии люди сами принимают решения. Нетократическая власть - это контроль над пониманием того, каковы будут последствия альтернативных решений.
В информационном обществе функция морального надзора человека над самим собой уже не будет внушаться самоуверенными и озабоченными эффективностью бюрократами, а будет стимулироваться постоянно меняющимися нетократическими тенденциями, которые будут устанавливать, что в данный момент означает "быть на коне" и как лучше продемонстрировать, что вы "в теме". Этика начинает все больше быть вопросом эстетики. "Дешевый" стиль станет синонимом общественного суицида. Предполагается, что каждый игрок будет полностью в курсе правил сетикета, неписаного закона о том, как члены Сети должны вести себя по отношению друг к другу. Поскольку сетевая компетенция - ключ к успеху в информационном обществе, можно ожидать буйного расцвета всякого рода коммуникационных терапий и курсов по "хорошему сетикету".
Проблема в том, что, поскольку мы говорим о динамических процессах, новые знания быстро устареют. Самое ужасное в этих правилах то, что чем больше людей о них знают, чем больше людей начинают жить в соответствии с ними, тем быстрее они теряют свою ценность. Реальная инфляция в информационном обществе будет угрожать не валютам и ценным бумагам, а ценности действий каждого отдельного игрока. Область социального взаимодействия граждан Сети глобальна, их доступ к информации неограничен. Вопрос их социальной идентичности остается открытым, а степень влияния - не более чем вопрос стиля.СЕРВИС -
ГЛАВА IX. ВЛАСТНЫЕ ИЕРАРХИИ ЭПОХИ АТТЕНЦИОНАЛИЗМА - СЕТЕВЫЕ ПИРАМИДЫ
Одним из фундаментальных понятий при обсуждении информационных сетей является прозрачность: Сеть - полупрозрачная и просвечивающая система, а следовательно, демократична и предоставляет равные возможности. Принцип прозрачности проявляется в том, что все участники Сети имеют доступ ко всей необходимой информации и в любой момент могут внести свой вклад. Все карты на столе, каждый имеет возможность высказать свое мнение и принять участие в процессе принятия решений. Если прозрачность - главенствующий принцип информационного общества, то надо ждать революции на рынке труда. Когда традиционный бизнес превращается в прозрачную сеть, наниматели больше не могут обращаться с наемными работниками, руководствуясь феодальными принципами управления. Все взгляды устремлены на работодателя. Последователи Макиавелли не могут действовать в духе Макиавелли, находясь под неусыпным тотальным надзором подчиненных.
Эта логика лежит в основе внезапной вспышки интереса к этике в позднекапиталистическую эпоху, что является хрестоматийным примером лицемерия. Как теперь быть? Если произвол и деспотизм больше не работают, необходимо найти новые стратегии руководства и осуществления власти. Технологическое развитие движет общество и предоставляет, в данном конкретном случае, каждому работнику немыслимые прежде рычаги влияния относительно его рабочей ситуации. Внутренняя прозрачность сетей и связанная с этим демократизация производства дали теоретикам менеджмента повод триумфально заявить, что "Маркс был прав": развитие технологий сделало все прежние способы производства устаревшими и непригодными; рабочие берут власть в свои руки. Но есть одна неувязка в этом розовом сценарии. Проблема в том, что информационное общество значительно сложнее, чем кажется. Бизнес все больше превращается в виртуальные сети со значительно меньшим числом стабильных структур и жестких принципов трудоустройства. Динамика сетей - феномен, который не только и не столько характеризуется прозрачностью, сколько многими другими значительно более важными аспектами.
Чтобы сеть могла функционировать в соответствии с жесткими требованиями эффективности, существующими на рынке кураторов, каждый, кто не привносит в ее работу какой-либо ценности или воспринимается как угроза общим интересам членов сети, неминуемо подлежит удалению из нее. Каждая сеть, которая стремится быть мало-мальски привлекательной и успешной, вынуждена производить тщательный отбор своих будущих участников, иначе она быстро погибнет в потоке недостоверной информации, заполняющей ограниченное пространство. Это неизбежно приведет к тому, что наиболее ценные участники сети будут терять к ней интерес и стремиться стать участниками других сетей, в политике которых больше ограничений. Покинутая же ими сеть постепенно трансформируется в обреченное на исчезновение бесплодное образование, состоящее из бесполезных участников, по невежеству производящих на свет всякий информационный хлам.
Открытые сети, появившиеся в результате быстрого развития интернета, либо будут преобразованы в закрытые сообщества, либо обветшают и станут своего рода мусорными коллекторами бесполезной информации. В закрытых сетях участники будут отбираться кураторами этих сетей, виртуальными привратниками. Вокруг таких сетей будут возведены высокие и толстые стены, чтобы защитить их и от нежелательного взгляда, и от несанкционированного входа. Чем более привлекательна будет сеть, тем больше людей будут стремиться стать ее членами; чем более высокое положение эта сеть будет стремиться занять, тем неприступнее станут окружающие ее стены и жестче правила приема.
Прямым следствием такого развития событий является то, что виртуальное общество представляет собой длинный ряд сетевых пирамид - властной иерархии, в которой представители консьюмтариата в основном входят в наименее привлекательные сети, полные информационного мусора, в то время как нетократы образуют сети высших уровней, в которых концентрируется власть и влияние. Это общество, по определению, является посткапиталистическим, поскольку ни деньги, ни титулы, ни слава в нем не имеют значения при вступлении в ту или иную сеть высшего уровня. "Нетократический" iniyc, который ныне в цене, определяется совершенно другими характеристиками - знанием, контактами, кругозором, видением. Друг ими словами, качествами, которые повышают статус сети и делают её ещё более могущественной.
Представления о власти, имевшие хождение при капитализме, что все важные виды человеческой деятельности контролируются из центра также вышли из употребления. В виртуальном мире просто нет центра. Нетократическая сетевая пирамида создается не с целью использования власти; более того, она вообще не создается в привычном понимании этого слова и должна рассматриваться как структура, возникающая как следствие развития технологий и естественного отбора, которая не в состоянии обеспечить контроль, необходимый для защиты каких-либо специфических интересов. Принцип пирамиды - скорее децентрализация, нежели любая централизованная концентрация власти. Пирамида никогда не бывает в равновесии, взаимоотношение сил внутри нее постоянно меняется, то есть власть происходит из временных, нестабильных, аморфных альянсов, а не из какой-то конкретной географической точки или устойчивого конституционального образования. Власть вообще станет невероятно трудно локализовать, и потому, естественно, станет еще труднее и критиковать её, и бороться с ней. Но тот факт, что власть становиться более абстрактной и невидимой, не означает, что она исчезает или ослабевает, скорее наоборот.
Общественный статус сетей определяется тем, насколько хорошо справляются со своим трудным делом их профессиональные кураторы - арбитры вкуса и сетикета. Поскольку кураторы, в свою очередь, конкурируют между собой на сетевом рынке, они вынуждены постоянно заниматься рекламой собственной сети и убеждать людей в её превосходстве, отчасти для переманивания членов других сетей, а также в надежде на вступление во влиятельные альянсы. Каждое удачное решение, так или иначе, может привести к впечатляющим результатам, в то время как каждое неудачное решение по поводу доступа или исключения может иметь разрушительные последствии дли кураторов и для их сети, их репутации и доверия к ним. Именно репутация, или капитал доверия, является самым ценным активом сети; с её помощью сети привлекают к себе внимание, а внимание в сети гораздо более дефицитный ресурс, чем деньги. Деньги - результат внимания, не наоборот. Внимание - единственная твердая валюта виртуального мира. Потому стратегия и логика нетократов носят характер аттенционалистический, а не капиталистический.
Существование каждого отдельного куратора шатко и неопределенно, но самой группе кураторов беспокоиться не о чем. Их коллективной власти ничто не угрожает, ибо их функции в обозримом будущем не смогут выполняться машинами, поскольку нет стандартизированных правил. Не существует накопленной мудрости, идеологических традиций, квалификационных экзаменов или специального образования Формальные критерии, на которые можно сослаться, отсутствуют. Это означает, что ни один из общественных институтов старой парадигмы не имеет долгосрочных перспектив успешной конкурентной борьбы на сетевом рынке, где залогом успеха являются интуиция, превосходные социальные навыки, высочайшая восприимчивость и обладанием стилем.
Вследствие этого самой востребованной и потому самой ценной становиться информация о сети как таковой, а именно: как создать и администрировать свою собственную сеть наиболее эффективным способом. То есть самой могущественной, с точки зрения такого явления, является та мета-сеть, в которой кураторы расширяют и укрепляют свои контакты, обмениваются опытом и образуют альянсы. Глобальный мета-кураториат, высшая сеть в сетевой пирамиде кураторов, - наиболее мощное учреждение нетократического общества, эквивалент всемирного правительства информационной эры. Однако вся система неустойчива; значит, её конституция будет постоянно меняться, затрудняя эмпирический анализ власти.
Информационное общество представляет абсолютно новую топографию. При капитализме, несмотря на медлительные и ограниченные коммуникации, все же присутствовала определенная ясность, поскольку логика построения системы и обстоятельства ее Функционирования оставались в основном одинаковыми. Можно сказать, что капиталистическое общество напоминает открытое поле, где все люди могут видеть друг друга, пусть и в некотором удалении, и творить друг с другом, даже если не всегда хорошо слышно. Мы называем эту общую зону интересов "публичной ареной". Топография информационно общества парадоксальным образом напоминает лабиринт. Арена изогнута, а события непредсказуемы. За каждым углом сюрприз. Что было важно вчера, редко представляет какую-то ценность сегодня. Порой нужно отказаться от успешной стратегии без всякого предупреждения. Прозрачность, в общем, не более чем химера, пропагандистский миф нетократов, существующий только внутри очень узких горизонтальных участков. Мы можем лучше видеть и слышать то, что поблизости, однако тогда наша дальнозоркость, а вместе с ней и сама общественная арена, исчезают.
При перепроизводстве информации в дефиците внимание. В нетократической сети информация сама по себе имеет ограниченную ценность. Напротив, ценна способность избегать ненужной информации, чтобы высвободить драгоценное время и усилить концентрацию. Информация, пользующаяся спросом, должна быть адекватной и надежной, а также, желательно, эксклюзивной, то есть ее можно обнаружить только в сетях самого высокого уровня. И только в них есть знание и понимание, необходимые для оптимального использования этой информации. Метаинформация - сведения о том, как наиболее эффективно связать разнородную информацию - сама по себе есть самая ценная ее разновидность.
Продажа первоклассной информации на публичных торгах тому, кто предложил наибольшую цену, со временем станет маловероятной по ряду причин. Когда транзакция становится публичной, эксклюзивность информации снижается, а риск ее дорогостоящей утечки из сети - победителя торгов настолько велик (поскольку внимание дороже денег), что информация, так или иначе, найдет дорогу к сети наивысшего уровня. Для нетократов то, с кем вы общаетесь, намного важнее того, сколько денег заплатят за информацию, которую вы предлагаете. В сетях высокого уровня капиталистическая стратегия применима только на очень короткий период, поскольку социальные издержки дальнейшей перепродажи ценной информации, в долгосрочной перспективе, будут неоправданно велики. Выживание в среде нетократов требует мышления в долгосрочной перспективе, основанного на привлечении внимания, поскольку внимание более ценно, чем деньги.
Капиталисты станут низшим классом, занятым возней вокруг устаревшей, второсортной информации, в то время как нетократия - сетевая элита - забирает главный приз власти и статуса, а вместе с ним нападки и тычки. Нетократы, конечно, в конечном итоге, унесут и финансовые доходы, невзирая на то, что они второстепенны; в конце концов, только избранные контролируют знание и способны привлекать внимание, что более ценно, чем что бы то ни было. И только когда выгоды от использования наиболее ценной информации будут исчерпаны, нетократы, с благословения своей сети, продадут ее капиталисту, предложившему наивысшую цену. Так что капиталисты будут вынуждены приспосабливаться к условиям аттенционализма, играя в игру, правила которой они не только не создавали, но и зачастую совсем не понимают. Уже в последние годы капитализма эта модель стала очевидной: капиталисты с наиболее развитой сетью опережают капиталистов с наибольшим капиталом в борьбе за право инвестировать в новую экономику. В результате буржуазная экономика уже подвергается влиянию принципов аттенционализма.СЕРВИС -
На начальном этапе вполне возможно, что некоторые кураторы будут пытаться продавать свою власть за деньги. Но эти близорукие действия окажутся саморазрушительными, потому что подобного рода транзакции немедленно скажутся на доверии к кураторам, а это означает, что, поскольку статус и стандарты их сети будут подорваны, им скоро нечего будет выставить на продажу. Следствием станет неминуемая потеря влияния и вытеснение с жесткого рынка кураторов. Очевидно, что нетократическая власть, которую можно приобрести за дины и, не стоит их, поскольку она просочится как песок сквозь пальцы в тот момент, когда кто-либо решит превратить свою покупку в капитал. Поскольку неоспоримо, что во властной структуре информационного общества деньги имеют подчиненное положение.
Тенденции развития внутри и между разными сетями уже сейчас расставляют принципиально новые акценты в борьбе за власть и статус: первостепенной становится тщательная забота о своей торговой марке. Игроки просто не могут себе позволить ассоциироваться с чем-то устаревшим, иначе они потеряют всякое доверие. Невероятно важно, чтобы вас видели в правильном контексте, принадлежать к по-настоящему интересным альянсам - чему-то, чего не купишь за деньги, поскольку деньги уже недостаточно интересны. Поэтому не будет преувеличением сказать, что смена парадигмы ведет к смерти капитализма, ибо капитал вынужден добиваться внимания, а не наоборот.
Внимание, которого так не хватает, - вот чего хочется всем. Согласно фундаментальным национально-экономическим принципам спроса и предложения, материальная выгода больше не является движущей силой развития и мотивирующим фактором человеческой деятельности. Прежние ценности порядком обесценились. Это справедливо и для денег, и для прав собственности. Совершенно не важно, произошли ли права собственности из занятий бизнесом, политикой, обусловлены ли они образованием или унаследованы, их ценность убывает. Внимание превыше всего; общество движимо вниманием, а не капиталом. Если бы термин "информационное общество" не был уже широко применим в социологии для обобщенного описания новой парадигмы, то, возможно, слово "аттенционализм" было бы даже более подходящим для характеристики этой парадигмы. Поэтому совершенно необходимо разобраться, что же все-таки такое аттенционализм, и каковы его неизбежные последствия.
Интернет отличается от СМИ позднего капитализма одним важным обстоятельством. Пресса, радио и телевидение - пример односторонней коммуникации. Потребитель потреблял, телебашня тихо и спокойно рассылала сообщения - замкнутая система без диалога, без обсуждения и критики, если не считать "писем зрителей", содержание которых строго контролировалось. Сеть, с другой стороны, есть средство коммуникации как минимум в двух и часто в нескольких направлениях. Раньше посланием было само средство связи, теперь это пользователь. Действуя в Сети, пользователь создает ее содержание: грань между потреблением и производством исчезает. Это значит, что те, кто у власти при капитализме, гегемоны общественного пространства - политики, пропагандисты, проповедники всех мастей - больше не являются серьезными игроками на поле СМИ. Их место занимают уверенно держащие нос по ветру сетевые потребители, которые формируют сложнейшую систему обратных связей, благодаря чему информация вновь и вновь возвращается в оборот и, проходя через руки множества участников, претерпевает длинную серию превращений. В этом суть исключительно сложного бесконечно изменчивого процесса, чьи результаты часто изумляют.
Тот факт, что новый гражданин Сети не особенно интересуется отжившими капиталистическими ритуалами вроде политических выборов, не вызывает удивления. Публика встаете с кресел и покидает театр. Старые капиталисты все еще стоят на сцене в одиночестве, спрашивая себя с нарастающим негодованием, почему это никто не прислушивается к их мудрым словам. А в это время шум в фойе усиливается - это публика начинает общаться между собой. Кто-то предлагает выпить, из динамиков разносится танцевальная музыка. А где-то в полумраке этого ночного клуба скрывается хозяин импровизированной вечеринки, по совместительству - виртуозный массовик-затейник - куратор, кто и является большой новой звездой. Власть в информационном обществе принадлежит не тому, кто диктует правила, и не тому, кто полагает, что очень важно находиться в лучах прожекторов, но тому, кто сможет организовать вечеринку так, чтоб никому не было скучно. Критичным становится не предмет общения, а способ, а также кто с кем общается. Цель уже не столько некий предел, сколько направление - создавать, поддерживать и усиливать процесс, чтобы все колесики и винтики работали. При этом не обязательно кричать громче телевизора, но использовать движение ветра как музыкальный инструмент, на котором нетократ может играть соблазнительную мелодию.
Нарушение баланса сил приводит к тому, что политика превращается в зрелище. Политика вынуждена приспосабливаться к драматургии средств массовой информации и становиться более развлекательной, более дружественной к телевидению, чтобы привлечь хоть какое-то внимание. В конечном итоге политики вообще потеряют реальную власть и превратятся в еще одну категорию низкооплачиваемых актеров телешоу, безобидных чтецов, произносящих чужие слова, безжалостно перетасовываемых режиссерами и поливаемых грязью журналистами. Альтернативы нет. Любой, пытающийся противостоять духу времени и продолжающий политическую агитацию старыми средствами, не выживет в нетократическом обществе. Такое поведение будет восприниматься, как попытка вновь установить информационную тиранию. Следствием появления новых очертаний информационного ландшафта становится то, что плюрархическая публика поворачивается спиной к старой политической сцене.
Личные амбиции игроков, то, кем и чем они сами хотели бы быть, более не имеют значения. Никто больше не кузнец своего счастья. Мир, выраженный в этой фразе, ушел в прошлое. На первый план выходит способность к мгновенному перевоплощению, когда изменяются условия и требования окружающей среды. Невероятно сложная и постоянно меняющаяся система правил виртуального поведения, которая сейчас развивается и непрестанно совершенствуется, формирует и выражает нетократический идеал. Единственно полезным ключом к непостижимому сетикету служит максимальная подвижность и хорошо развитый социальный интеллект. Ничто нельзя считать само собой разумеющимся; все наши предрассудки, все предположения, которые мы используем для ориентации в жизни, должны постоянно переоцениваться. Каждая новая ситуация требует нового понимания, а равно и смелости действовать без колебаний и вести себя в соответствии с этим пониманием. Только те, кто готов позволить себе постоянные изменения, могут выжить в непрерывно мутирующем мире.
Это имеет ряд интересных следствий. Так, например, терапия для нетократов больше не будет базироваться на психологических или психоаналитических моделях более или менее интегрированною, единого ego. Фрейд и все его последователи, толкователи и противники по терапевтической лавочке отыграли свои роли. На смену им приходят шизо-аналитики и теоретики прогрессивной коммуникации с их ситуативно и интерактивно ориентированными идеями на счёт социального интеллекта и контролируемого расслоения личности. В информационном обществе люди будут скорее стремиться излечиться от излишней целостности сознания, нежели от шизофренических наклонностей. Само наличие, а не управляемая форма, шизофрении является нетократическим идеалом.
Нетократов не интересует самореализация и поиск своего истинного "я". В их глазах все это - вздор и предрассудки. Они не верят и не намерены верить в то, что представляется им пережитком прошлого. Взамен они жаждут холить и лелеять свою способность к одновременному и своевременному действию и совершенствоваться в искусстве постоянного развития множества параллельных самостей. Развитие личности идет по пути реализации всех возможных состояний человека делимого, создания прагматичного союза различных темпераментов и черт характера. Цельность будет восприниматься как достойное жалости свидетельство немощи, а не идеал. Шизофреническая, калейдоскопическая личность, напротив, становится достойным подражания примером, поскольку она функциональна. Шизо-анализ внесет свой вклад в дело укрепления способности к постоянным переменам перед лицом меняющихся обстоятельств.
Коммуникация в информационном обществе происходит исключительно в рамках систем с обратной связью. Прежние, односторонние способы передачи информации станут музейной редкостью. Само понятие коммуникации предполагает наличие не только источника и приемника, но и более-менее квалифицированной реакции, направленной от приемника обратно к источнику и функционирующей как входящая информация в повторяющемся процессе обратной связи. Будучи участником такого интерактивного обмена информацией, человек делимый засверкает всеми своими гранями. Все они взаимно освещают, поддерживают и укрепляют друг друга в этом беспокойном, но чрезвычайно скоординированном движении, подобно рыбам в стае. Человек делимый реально существует лишь в реакциях противостоящих ему сил и вправе рассматривать себя как систему связей, то есть сеть, зависимую от многих других сетей, непрерывно перерабатывающую информацию с целью постоянного обновления желаемой виртуальной идентичности.СЕРВИС -
Нетократические дивидуалы будут в постоянном поиске твердой опоры, с тем лишь, чтобы тут же обнаружить, что опора в движении. Тогда, в надежде обрести почву, они перейдут на платформу другого уровня, и все лишь с тем, чтобы обнаружить, что и она в движении. Так процесс и осуществляется - движение на разных уровнях и в разных направлениях. Но восприимчивые дивидуалы скоро превратят переход с уровня на уровень в искусство и продолжат свой поиск твёрдой почвы под ногами, невзирая на понимание ее иллюзорности, завороженные своей виртуозностью. Неустойчивость в окружении сознательно выстроенных и постоянно пересматриваемых фикций заменит собой веру в твердую опору. Сознание хрупкости фантазий приведёт к крушению иллюзий и потере смысла, но также к творческому опьянению свободой и неограниченными возможностями. Когда фантазии создаются во взаимодействии с другими дивидуалами, возможности общения растут, и тогда может произойти все что угодно, Это блуждающая точка отсчета мобилистической мысли, единственно возможного пути через информационное общество.
Одной из отличительных черт информационного общества является его ускоряющаяся медиализация, которая сводит на нет нeт предыдущие рассуждения о доверии. Чтобы объяснить, что такое медиализация, можно воспользоваться примером классического СМИ, снижем, ежемесячного или еженедельного журнала, для показа последними этого явления. Покупая журнал, мы тем самым приобретаем некоторое количество важной, достоверной, захватывающей или, по крайней мере, развлекательной информации, то есть то, что нетократы называют содержанием. Но журнал также содержит значительное количество информации, которую мы вовсе не собирались покупать, но с присутствием которой вынуждены на время смириться, в обмен на получение нужной по относительно невысокой цене. Другими словами, журнал содержит рекламу. А реклама нас раздражает? Ежемесячник, содержащий рекламы больше, чем содержательного материала, не привлечет много читателей. Кроме того, журнал, который не разделяет должным образом содержание и рекламу, также теряет доверие, а с ним и читателей. Журнал безо всякой рекламы вообще заслуживает наибольшего доверия, даже если не имеет большого тиража (если, конечно, это результат продуманной политики, а не неумения редакции привлекать рекламодателей).
В целиком медиализированном обществе придется применять эти принципы не только к потреблению СМИ в их классической форме, но и к общественной активности вообще. В виртуальном сообществе Сети различие между содержанием и рекламой, в смысле приобретенной информации, должно постоянно поддерживаться, ведь битва за внимание не прекращается ни на минуту, просто логика её отлична от капиталистической. Новые властители - дистрибьюторы информации, кураторы - готовы глотку друг другу перегрызть, поэтому куратор, у которого достанет сил и средств свести потребляемую информацию до абсолютного минимума, обеспечит наивысшее доверие для своей сети и шансы на успех для себя. Информация, покупаемая за деньги, интересует капиталиста и доступна для его понимания, у нетократа же она вызывает неприятие, ибо нужна только консьюмтариату, растерянно оглядывающемуся вокруг в поисках инструкций по потребительскому поведению. Поэтому капиталистам никогда не удастся попасть в стан нетократов; их повадки не отвечают критериям членства.
Так, в культуре аттенционализма доступ к адекватной и эксклюзивной информации, в значительно большей степени, чем доступ к деньгам, имеет решающее значение для обладания властью и положением в обществе. Каждая успешная в этом отношении персона или организация будет осаждаться бесчисленными инвесторами, охотящимися за информацией, которые будут готовы стоя на коленях умолять разрешить им инвестировать их капиталы в деятельность, которую они даже до конца не понимают, и они будут просто вынуждены приспосабливаться к разнообразным нетократическим прихотям. Список Fortune 500 будет низведен до уровня кича, развлекательной литературы, почти как Книга Пэров при капитализме, этакое пикантное времяпрепровождение, чтобы изучить, по каким давно почившим критериям ранжировались граждане доисторической эпохи. В информационном обществе другие мерки. Социальный статус человека будет определяться его членством в сети, и статус этот будет постоянно изменяться как с течением времени, так и в зависимости от обстоятельств. Списку аристократов новой эпохи никогда не суждено быть напечатанным, поскольку он устарел бы раньше, чем попал на прилавки, и к тому же был бы абсолютно нечитаемым. Нетократические отношения существуют только online, в прямом и переносном смысле, постоянно обновляемые и закрытые от посторонних посредством паролей и виртуальных ключей, доступных лини, избранным - кураторам.
Бесценные связи буквально бесценны: их не купишь за деньги. Связи возникают только в обмен на другие связи, равнозначные по совокупной ценности. Аттенционализм приведет к появлению сложной системы бартера. Связи будут возникать, если игрок обладает ценной информацией, а еще лучше, если человек демонстрирует исключительные способности по приданию этой информации как можно более привлекательной формы, усиливающей интерес. Вот еще одна отличительная черта аттенционализма: можно одновременно съесть пирог и иметь его. Можно одновременно обладать информацией и в тоже время делиться ею с несколькими избранными. Вступая в контакт, вы сами приобретаете дополнительную стоимость, поскольку коммуникация придает интерес персоне, которая делится информацией, и интерес этот сохраняется до тех пор, пока существует ожидание следующей порции такого же информационного продукта из того же источника.
Информация, которую вы решили придержать для себя, не имеет привлекательной ценности, а информация, которую вы продаете за деньги, имеет весьма преходящую и ограниченную ценность. Информация же, которая приносит пользу вашей сети, существенно повышает ваш статус как носителя. Таков принцип внутренней жизни виртуального мира - микро-медиализация на уровне прозрачной ceти и, Играя по этим правилам, сеть гарантирует себе постоянное снабжение информацией, а каждому отдельному игроку возможность улучшит свой социальный статус. Именно таких игроков сети высоких уровней принимают на работу. С другой стороны, консьюмтариат вынужден зарабатывать на жизнь на виртуальном рынке временной занятости, бродя по страничкам, посвященным трудоустройству.
Вера в прогресс, характерная для капиталистической парадигмы, еще раз проявилась со всей очевидностью в безосновательном технологическом оптимизме позднейшего периода буржуазною общества: все будет хорошо, интернет - вот живительная инъекция для демократии, каждый прикоснется к благам новой экономики. С точки зрения нетократов, такая позиция - вульгарный заменитель религии. Это не мешает ей оставаться важным элементом нетократической пропаганды. Потребность в религии непреходяща, для успокоения консьюмтариата сойдет и этот суррогат. Потребителей необходимо поддерживать в хорошем расположении духа с помощью все новых и новых развлечений, коль скоро развлечение в их среде есть синоним успеха. Для самой же нетократии идея прогресса заменяется крайним мобилизмом и релятивизмом.
Сети расцветут с молниеносной скоростью и захватят власть только для того, чтобы так же быстро исчезнуть. Ничто не постоянно, ни одна ценность не живет долго, все основы движутся в разных направлениях.
Исходя из принципов эволюционной социологии, можно определить исторический тренд; все факторы, несомненно, указывают в одном направлении: ширящаяся глобализация, все более сложные формы "ненулевых" игр, усложнение взаимозависимых сетей. Но это совсем не то же самое, что прогресс. Новые технологические и общественные условия могут равным образом породить как новых победителей, так и новых проигравших. Одни социальные проблемы становятся менее острыми, другие - более, и возникает множество новых.
Скороспелые сети можно рассматривать как текущие события, то есть как временные организации. Интенсивная деятельность в рамках временно сконструированных цепей с обратной связью порождает социальную энергию, которую трудно обуздать. Резонанс многократно усиливается за счет обратной связи. Волны этой энергии быстро распространяются по всему обществу, изменяя параметры функционирования других сетей и их участников. Как окружение организма в природе преимущественно состоит из других организмов, так и окружение конкретной сети составляют другие сети. "Гонка вооружений" не прекращается ни на минуту - какой-то хищник становится сильнее, его жертва волей-неволей обучается разным хитростям и быстрому бегу, его конкуренты среди хищников вынуждены предпринимать ответные меры. Сеть X переходит в наступление, вследствие чего сети Y и Z вынуждены переходить в контрнаступлении. Любое изменение приводит к последствиям, которые невероятно трудно предсказать (поскольку процесс складывается из ряда переменных), хотя они совершенно логичны. Нет ничего важнее знания этих механизмов для понимания сущности информационного общества. Поэтому сетевому анализу суждено стать той общественной наукой, которая в будущем будет вызывать наибольший интерес.
Таким образом, сеть заменит человека в качестве великою общественного проекта. Кураторская сеть заменит государство в от роли верховной власти и верховного провидца. Сетикет заменит собой закон и порядок по мере того, как основные виды человеческой деятельности все больше переместятся в виртуальный мир, одно временно авторитет и влияние государства сойдут на нет в сипу сокращения налоговых поступлений и национальных границ. Кураторы примут на себя функцию государства по контролю за соблюденном норм морали, исключая нарушителей сетикета из привлекательных сетей. Исключение из сети, ограничение доступа к информации и другие формы ограничений членских привилегий будут являться нетократическими методами устрашения и контроля за инакомыслящими. Жесточайшие ограничения виртуальной мобильности станут эквивалентом тюремного заключения.
Чтобы защитить свои общие интересы и сделать администрирование сети более эффективным, кураторы установят собственные мощные мета-сети для решения вопросов сетевой политики. Заметим, что куратор выступает и в роли полицейского, а также обвинители и судьи, а в постоянно меняющейся сетевой системе невозможно создать формальные законы. Рассмотрение тех или иных вопросом внутри сетей высших уровней будет защищено от посторонних взглядов, не нуждаясь ни в демократических принципах, ни в общепринятых традициях принятия решений. Сами нормы общественной жизни и права общества на достоверную информацию станет трудно поддерживать. Вопреки оптимистическим ожиданиям общественное пространство перестанет существовать и заменится топографическим лабиринтом. Получить целостное представление о мире с мнет невозможно.
Но, тем не менее, информационное общество не тоталитарно.
Безусловно, в привычном смысле подать апелляцию на решение кура юра об исключении из сети будет невозможно, и шансы на пересмотр приговора будут невелики. Однако чрезвычайная подвижность и многообразие системы обеспечат наличие альтернативных сетей для вступления, если у вас действительно будет что-либо привлекательное для рынка. Если да, другие сети не смогут позволить себе отказать вам и членстве, да у них и не будет для этого причин. И эта сложная топография затронет каждого. Даже самым могущественным кураторам буде! но хватать полной картины информационного общества, что в свою очередь будет ограничивать их потенциальную власть.
То, что мы знаем сегодня как капитализм, не исчезнет, подобно тому, как феодальные структуры не были разрушены с приходом к власти буржуазии; они просто заняли подчиненное положение в новой парадигме. То же происходит и теперь - капиталистическая модель пойдет важным компонентом в превосходящую информационную систему. Капитал по большей части станет объектом вожделения консьюмтариата, а деньги останутся средством описания и измерения традиционных форм потребления товаров и услуг. Но тот факт, что деньги все более приобретают "цифровую" форму, а движение капитала имеет высокую скорость, и его невозможно регулировать политикам и бюрократам, делает положение низшего класса, мишенного доступа к достоверной информации, еще более плачевным, к выгоде хорошо информированной нетократии, держащей руку на пульсе управления денежными потоками.
Возрастающие скорость коммуникаций и запутанность рыночной ситуации ведут к тому, что информационный разрыв между "посвященными" и "непосвященными" растет со страшной быстротой. Когда ранее привлекательная информация все же однажды просочится к сетям низших уровней - будь то за несколько минут или несколько модель, если, конечно, просочится вообще, она устареет настолько, что перестанет представлять какую-либо ценность. Так что момент для принятия решения, скажем, о переводе средств из европейских облигаций в пользу какого-то удаленного азиатского проекта давным-давно прошел. Информация лишь в тот момент представляла реальный интерес, пока она еще была известна узкому кругу избранных.
И, конечно, всегда к услугам этого круга избранных ведущие эксперты, незаметно, но эффективно защищающие интересы новых господ. Однако власть и статус нетократии имеют совершенно другую, отличную от капиталистической, природу. Теперь это - эксклюзивная информация, которую невозможно купить за деньги, информация, которую, при наличии соответствующего настроения, вполне уместно было бы обменять на банковский чек с непроставленной суммой, если чеки еще будут иметь хождение. Определяющим фактором успеха становится способность привлекать внимание влиятельных кругов. Способность сказать нечто, что заставит весь этот многоголосый информационный гвалт вокруг умолкнуть, хотя бы на время. Добро пожаловать в аттенционализм!СЕРВИС -
ГЛАВА X. СЕКС И ПЛЕМЕННОЙ СТРОЙ, ВИРТУАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ И НЕРАВЕНСТВО УМОВ
Тенденции многозначительны. Все вокруг меняется, ибо информационные технологии вступили в новую фазу исторического развития. Нас вынуждают по-новому смотреть на себя самих и на все окружающее. Сдвиг парадигмы будет иметь далеко идущие и реальные последствия, когда старые "истины" потеряют свою действенность. Институты, которые поддерживали прежнее общество и в свое время казались вечными и "естественными", сегодня переживают жестокий кризис и выглядят продуктами общества и идеологии, внутренне привязанными к обстоятельствам своей исторической эпохи. Их стремительно приближающийся конец представляется неизбежным. Эта тенденция неотвратима. Институты, наиболее затронутые ею, - это национальное государство, парламентская демократия, нуклеарная семья и система образования.
"Тенденции" не стоит понимать как синоним моды или чего-то подобного; это не имеет ничего общего с глянцевыми журналами. Мы используем слова "тенденция" и "контртенденция" по аналогии с ницшеанской концепцией парности "действия" и "противодействия". Для Ницше действие есть проявление стремления к власти; стремление к власти - в философском смысле - некий первичный импульс, независимый от всех других. Противодействие, с другой стороны, есть вторичный импульс, который возникает только как ответная реакция мл действие. В буквальном смысле противодействие имеет реактивный характер, поскольку направлено на поддержку существующей властной структуры, для которой "действие" представляет угрозу. Реакция есть мобилизация защитных сил, акт поддержки устоев власти, оспариваемых появлением конкурирующей силы. Примером реакции являются попытки правящего класса отмирающей парадигмы защитить себя в противоборстве с новой элитой, чьи паруса наполнены ветром перемен. Если перенести концепцию парных сил в сферу социологии, мы получим понятия "тенденции" и "контртенденции". В этом смысле, тенденция есть движение во времени, связанное с борьбой определенной группы за достижение и проявление социальной идентичности. Тенденция есть первичный импульс, никоим образом не являющийся ответной реакцией на другой импульс. Сопротивление ему возникает в столкновении с другими интересами, что рано или поздно, конечно, происходит.
Тенденцию можно определить по двум отличительным характеристикам. Отчасти, она усиливается за счет распространения информации, а во-вторых, внутренне связана и подкрепляется тем, что новая технология завоевывает все большие территории. Это означает, что развитие самого интернета, а также социальные изменения, вызванные его существованием (такие как глобализация и переход власти от буржуазии к нетократии), можно определить как подлинные тенденции. Контртенденцией мы будем называть реакцию на данную тенденцию. Это не что иное, как защита существующего порядка или возвращение к сильно романтизированному прошлому. Сегодняшними примерами контртенденции являются гипернационализм и изоляционизм, взращиваемые в разных частях Западного мира, и так называемый исламский фундаментализм в Арабском мире. Все это реакции на доминирующую тенденцию: движение в сторону глобализации, уменьшения религиозности и увеличения разнообразия. Контртенденция всегда вторична и всегда зависима от тенденции.
Если мы рассмотрим развитие событий за более долгий период/то увидим более сложное явление. Часто одно и то же общественное движение одновременно содержит элементы тенденции и контр-тенденции. Хороший пример - движение в защиту окружающей среды. Его активисты позитивно оценивают последствия технологического развития и выступают за необходимость открытых дебатов, а также утверждают, что использование информации и стимулирование новых исследований в области экологически чистых технологий есть единственное средство спасения окружающей среды. "Реактивисты" же этого движения противодействуют экономическому росту и выступают за введение ограничений на распространение информации и исследования, одновременно ратуя за "возврат к истокам" в форме обратного перемещения городского населения в сельские местности.
Еще один пример - международное движение противников свободной торговли, расцветшее в результате использования интернета, и именно поэтому, по формальному признаку, его нужно рассматривать как тенденцию. Но, по сути, это движение есть хорошо организованное проявление стремления защитить интересы определенных сил в развитых странах от конкуренции со стороны дешевых импортных товаров, вытесняя их со всех прибыльных рынков. Это стремление к ограничению информации есть явный пример контртенденции. По вполне понятным причинам подобные гибриды крайне неустойчивы. Их схожесть с быстрораспадающимися химическими элементами, имеющими большие атомные веса, позволяет нам видеть в этом своего рода квантово-социологическии феномен.
Не делая качественного сравнения между тенденциями и контртенденциями - Ницше, со своей стороны, всегда предпочитал действие, - мы можем подтвердить, что история, как правило, поощряет тенденции, а контртенденции обычно обречены на провал. Это в природе вещей: любая контртенденция подразумевает ограничение доступа к информации - стратегия, которая в долгосрочной перспективе есть не более чем беспочвенная попытка принимать желаемое за действительное. Контртенденции базируются на людских страхах и опасениях по поводу тенденций и способны лишь задержать ход исторического процесса, но несущественно повлиять на него. Едва только информация начинает распространяться, контртенденция теряет свою силу, и тенденция начинает побеждать на всех уровнях. Однако не стоит забывать, что сегодняшняя контртенденция зачастую является вчерашней радикальной и инновационной тенденцией, в соответствии с духом своего времени.
Демократия и национализм были когда-то социально-политическими тенденциями, отвечавшими развитию производительных сил и поддерживавшимися ростом информационного обмена. Но сегодня силы, стоящие за прежние социальные институты, являются контртенденциями. Несмотря на отдельные успехи, эти силы обречены нп поражение в целом. Интернет - это факт. Массовые коммуникпции все быстрее становятся интерактивными. На сугубо национальном уровне мало что представляет реальный политический интерес. Глобализацию, отход от религии и плюрализм остановить невозможно.
По приблизительной оценке, буржуазной демократии помнен им больше двухсот лет, однако миф о "вечности" и "незыблемости" демократических устоев оказался весьма эффективным и привлекательным. Этот миф поддерживался еще и тем, что буржуазная демократия - тенденция своего времени - оказалась невероятно успешной в деле невероятного подъема благосостояния общества. В легкой горячке конца капиталистической эры буржуазная демократия, в особенности после патетического краха коммунизма в Восточной Европе, стала рассматриваться не только как предпосылка, а одна ли не как гарантия процветания, несмотря на то, что оспорим, moi довольно нехитрый тезис легко. Если мы обратим критический и юр и сторону Азии, то увидим, что едва ли благодаря демократический добродетели Сингапур, это постыдно диктаторское однопартийное государство, демонстрирует невероятный экономический pocт на протяжении нескольких десятилетий. Аналогичным образом отнюдь не демократия проложила путь к экономическому чуду в Бангладеш. Но несмотря на это, миф продолжает жить.
Американский политолог Фрэнсис Фукуяма высказал идею, что буржуазная демократия знаменует собой "конец истории" в гегелевском смысле - завершение исторического процесса. Историю должно рассматривать как процесс развития, общий для всех людей, длительную борьбу между различными социальными системами и философскими убеждениями, конфликт, существующий до тех пор, пока все варианты не испробованы и все неудовлетворительные решения не отброшены. Фукуяма утверждает, что альтернативы буржуазией демократии не выдержали испытания. Главным аргументом в пользу демократии является ее способность увязывать вместе все возможные противоречивые интересы в условиях продвинутой, глобальной рыночной экономики. Кроме того, демократия, с ее теоретическим равенством, из всех альтернатив наилучшим образом удовлетворяла потребности граждан в признании и уважении. Фукуяма прав и неправ одновременно. Буржуазная демократия, безусловно, наиболее подходящая социальная конструкция во многих отношениях, но - только в рамках капиталистической парадигмы. Когда обстоятельства меняются, история вновь приходит в движение.
В идею буржуазной демократии был вложен столь значительный идеологический капитал, что любая попытка подвергнуть идею критике и любые дискуссии о возможных недостатках демократической теории с негодованием и отвращением отвергались и клеймились как ересь огромными силами, охранявшими этот миф. Вокруг демократии и ее ритуалов соорудили культ, содержащий поразительно иррациональные элементы, массовое движение, сплачиваемое верой в то, что магическая сила политически корректных процедур может решить или, по крайней мере, ослабить все серьезные социальные проблемы. Считается, что сами по себе формы демократии являются залогом здорового политического содержания. Согласно этой самой могущественной демократической догме, корректный метод принятия решений всегда приводит к мудрым решениям. Самоназначенные представители политической добродетели убедили себя и всех, кто прислушивался к ним, что нет разницы между корректным методом принятия решений и мудростью этих решений. И даже если кто-нибудь, обладающий плохими манерами, напоминает, в качестве наиболее сильного примера, что нацисты пришли к власти как раз в результате демократических парламентских выборов, ответ, как правило, содержит разные путаные объяснения насчет "демократической незрелости" немцев и специфики тогдашней ситуации. То, что демократия как таковая редко или никогда не является гарантией мудрых решений, не признается.
Исключения только подтверждали это правило. Как только демократическая зрелость населения достигает приемлемого уровня, демократия, как хорошо смазанная политическая машина, начинает генерировать мудрые решения. Такая вера в демократический процесс столь же непоколебима, сколь и безосновательна. В этом больше от религиозной веры, чем от эмпирического знания. В соответствии с аксиомой, избиратели не могут проголосовать неправильно, а если вдруг они это делают, как австрийцы, приведшие к власти крайне правых в конце двадцатого столетия - результат, вызвавший протесты всего Европейского Союза - это немедленно объявляется ошибкой и корректируется соответствующим образом.
Буржуазия прославляет демократию, как если бы она была чем-то священным, но только до тех пор, пока демократические принципы не входят в противоречие с ее собственными интересами. Церемониальная риторика демократии вся пронизана духом лицемерия. В лучшем случае - хрупкий компромисс между конфликтующими политическими силами, а в худшем - способ легитимизации выгодных властной элите решений, демократия превозносится как нечто справедливое и вечное, находящееся в согласии с законами природы. Феодализм допускал веру людей во что угодно, коль скоро они верили в Бога. Буржуазная терпимость позволяет голосовать за кого угодно до тех пор, пока люди так или иначе голосуют за демократическое государство в одной из его санкционированных разновидностей.
Как в случае с другими противоречиями внутри господствующей парадигмы, данное противоречие есть признак того, что капиталистическая парадигма отжила свое. Спустя всего десятилетие после признания буржуазной демократии кульминацией исторического развития осознание ее кризиса стало очевидным. Апатия в отношении утопии растет, и с демократии постепенно снимаются все покровы. Поскольку технический прогресс продвигает совершенно новую экологию, демократическое "признание", на котором Фукуяма строил большую часть своей аргументации, обесценивается. Собственно, Фукуяма был первым, кто обратился к этой проблеме с изрядной долей старого доброго ницшеанского сомнения. Есть ли вообще, вопрошает Фукуяма, смысл добиваться всеобщего признания? Кого удовлетворит что-то доступное всем? Возвращая к жизни дух Ницше, Фукуяма подчеркивает, что всеобщая терпимость и исчезновение ценностей будут иметь роковые последствия для общества. Может ли чувство самоуважения допустить, чтобы его вытеснило стремление к достижениям? Возможно ли всеобщее признание вообще? Можем ли мы надеяться, что когда-нибудь избавимся от системы ценностей и иерархии достижений?СЕРВИС -
Абсолютно "уравновешенная" (equal) личность не обладает способностью к моральным оценкам, поскольку это требует наличия каких-то начальных представлений о добре и зле, что вступает в противоречие с основным принципом "политкорректности" (последней отчаянной попыткой отмирающей демократии быть одинаково "хорошей" для всех) - исключительной терпимостью. Когда общество начинает расценивать все явления как "равноправные" и ставит во главу угла равномерное распределение ресурсов, оно теряет импульс для творческого развития. Стабильность сопровождается стагнацией, что ведет к коррозии демократии, в ее обоих - активном и пассивном - состояниях. Стабильность, однако, не самая главная из всех проблем. Мы знаем, что стабильность - это химера, научная абстракция. Стабильность не присуща сложным системам, и в этом смысле Фукуяма допустил большую ошибку, спутав реальность с моделью.
Демократия стала вызывать беспокойство. Она требует все большего внимания в форме образования и воспитания, в связи с чем всевозможные государственные и научные институты настаивают на увеличении бюджетов. Мы больше не можем воспринимать демократию как данность - предупреждают они. Демократия должна быть укреплена любой ценой - таков лозунг всех тех, чья власть зиждется на демократии, и кто по понятным причинам не заинтересован в плюрализме. Пропаганда заявляет, что единственной альтернативой демократии является зловещая диктатура, несмотря на то, что диктатура, как учит история, на самом деле легко устанавливается все теми же демократическими средствами. Зато плюрархия гонима всеми возможными способами. Может даже создаться впечатление, что плюрархия вовсе не существует, что она не может даже зародиться. Весьма забавно, что интернет преподносится как инструмент, который будет способствовать окончательному триумфу демократии. В действительности же, интернет отвечает за новую информационно-технологическую среду, в которой плюрархия расцветает благодаря естественному отбору, а демократия обречена на поражение. Кризис существующей формы правления налицо. С этого момента демократия становится синонимом кризиса, затрагивающего её саму, а равно и уходящую парадигму в целом. В результате смены парадигмы ранее немыслимое становиться предметом размышления. Информационное общество будет развивать новые политические структуры. Одна из главных политических проблем: в тех областях, в которых политики хотели бы принимать решения, уже не осталось ничего такого, по поводу чего можно было бы это делать. Рынки и экономика изменились. В этой ситуации рост федерализма становится для демократии последней каплей, поскольку развитие все больше направлено на создание глобального государства. Проект глобального государства не представляется невероятным, не в последнюю очередь потому, что на кону судьба целого политического класса. Вслед за Всемирной Торговой Организацией может последовать Всемирная Налоговая Организация и т. д. Но усилия напрасны, и не потому что попытка мобилизовать энтузиазм избирателей всего мира потребует колоссальных усилий, но потому что плюрархия станет свершившимся фактом еще задолго до того, как подробный план создания глобального государства будет просто нанесен на бумагу. В виртуальном мире политики окажутся бессильными.
Даже виртуальный мир, пусть и спонтанно, образует некоторые глобальные структуры. Электронная элита сформируем новый всеобщий язык, основанную на английском сетевую латынь, который станет глобальным языком общения нетократии. Такая сильно модифицированная версия английского языка, в котором субкультурные диалекты выйдут на первый план, стандартные фразы будут намного короче, неологизмы будут поощряться, а придаточные предложения выйдут из употребления, станет универсальным сродством общения глобальной сети.
Впечатляющее англо-саксонское лидерство в сфере музыки и индустрии развлечений указывает на центральную роль, которую играет общий язык в условиях медиализации общества. Ужо сейчас заметно, что англоязычные страны на разных континентах занимают ведущие, по сравнению со своими соседями, позиции в информационном процессе. Это справедливо для Великобритании, Ирландии, Канады, Австралии и Южно-Африканской Республики. Эти страны являются лидерами в распространении англо-саксонской интернет-культуры, и это еще без упоминания роли Соединенных Штатов. Подобным образом Гонконг, Сингапур и Индия находятся ни ведущих ролях в Азии. В Европе первенство принадлежит Нидерландам и Скандинавии, где уровень владения английским языком так высок, что английский в сущности стал вторым родным языком. Конвергенция глобальных коммуникаций все более требует появления общего языка общения, что, конечно, пойдет на пользу англо-саксонской медиа-индустрии, которая и до появления информационного общества была чрезвычайно хорошо развита, а теперь это основной поставщик содержания для интернета.
Вполне логично, что маленькие страны с ограниченными внутренними рынками легче адаптируются к необходимости мыслить и действовать глобально, чем страны с обширными внутренними рынками. Относительная бесполезность их национального языка вынуждает их приспосабливаться и постепенно переходить к использованию сетевой латыни, основанной на английском языке. Те же страны, которые решились бросить вызов английскому языку в качестве национального языка интернета, а именно страны, в которых используется французский, испанский, немецкий, арабский, японский и китайский языки, испытывают серьезные затруднения при попытках встроить свои национальные сети в глобальную сеть. По этой причине первоначально весьма ограниченное число людей из этих языковых областей по-настоящему принимают участие в глобальных сетевых проектах. Без "продвинутого" программного обеспечения в области переводов языковые различия будут оставаться коммуникационным барьером.
Местные и региональные языки и диалекты сохраняют свое значение для большой части населения, но постепенно переходят на второстепенные позиции. Родные языки будут продолжать иметь хождение среди консьюмтариата, а для нетократии они превратятся в разновидность занятного и сентиментального хобби, став еще одним своеобразным развлечением. Подобно тому, как туристы средней руки прошлых времен, находясь на отдыхе за границей, козыряли взятыми из разговорников выражениями, так и нетократы, проводя летние отпуска в своих напичканных техникой загородных домах, будут забавляться изучением характерных выражений местного языка, причем с известной отстраненностью и изрядной иронией. Пористая структура англоязычной сети будет, конечно, содержать некоторое количество диалектов, которые, однако, не будут иметь географической привязки, а скорее принадлежать различным виртуальным субкультурам, и будут в основном выступать в роли "маяков", позволяющих отличать членов своего племени от всех прочих.
Важнейшей причиной, по которой Соединенные Штаты оказались так удачно приспособлены к виртуальной культуре, является присущее этой стране плюралистическое отношение к географическому пространству, что еще со времен первых переселенцев было весьма характерно для американского менталитета. Принятие решений большинством голосов никогда не имело в массовом сознании американцев столь глубоких корней, как в Европе благодаря концепции "границ продвижения" (Frontier), то есть нескончаемого покорении неизведанных земель. Если американец в пределах видимости не обнаруживал ни одного соседа, это значило, что можно вбить в землю очередной колышек (обозначающий границы своей земли) и так продолжать движение дальше и дальше на запад, открывая все новые земли. Когда же переселенцы достигли Тихоокеанского побережья, они продолжили движение на Аляску и Гавайские острова. Тяга к постоянному месту проживания никогда не была сильна в американской культуре. В ней всегда существовало экспрессивное и непреодолимое стремление познать неизвестное, постоянная готовность сорваться с места, романтизация кочевого образа жизни. Позднее это еще раз проявилось в космических проектах 1960-х и 1970-х годов. Когда Земля была вся открыта и размечена, неизведанным и не колонизированным оставался только космос. Космос стал последней "границей продвижения" (Final Frontier).
Но только до тех пор, пока наше мышление было ограничено физическим пространством. По-настоящему революционное приключение ожидало нас в цифровой Вселенной спутниковых соединений и оптоволоконных кабелей. В 1980-е интернет - принципиально новая "граница" - стал доступен всем и каждому. И ее первыми исследователями и первопроходцами стали как раз маргиналы американскою общества - одинокие волки, субкультурные аутсайдеры, которые чувствовали себя неуютно в доминирующей культуре, при всем ее благополучии. Не находя себе места, они поворачивались спиной к масс-культуре и срывались с места, унося с собой изрядный запас пограничных кольев, чтобы открыть новые земли. Эта виртуальная массовая миграция, описанная американским социологом Марком Печем как миграция к "границе познания", ознаменовала начало колонизации нового мира, который был в буквальном смысле неограничен. Бесконечный поток все новых и неизведанных виртуальных территорий ждет американских кочевников. Путешествие не должно кончаться. Предплюралистическая традиция подготовила почву для плавного перехода от демократии к плюрархии, и переход будет относительно безболезненным. Что американцам будет пережить гораздо труднее, так это обесценение денег и смерть капитализма.
Еще один священный общественный институт, который переживает фатальный и широко дебатируемый кризис на пороге информационной эры, - это нуклеарная семья. Консерваторы ратуют за возвращение к "традициям". Надо четко представлять: то, что мы называем "традиционная семья", то есть та, в которой мужчина ходит на работу и зарабатывает деньги на жизнь, а женщина остается дома и управляется по хозяйству, вовсе не является традиционной. В действительности, "традиционная" семья есть дитя 1950-х, результат возросшего благосостояния, воплощение представлений среднего класса о полном счастье. Средний класс переехал в пригороды, чтобы избавиться от юродского чада и толкотни. Пригороды с их буйной растительностью привлекали, поскольку взывали к нашим первобытным инстинктам.
Истинно традиционная семья есть нечто иное: это экономический союз и проект социализации, связывающий воедино несколько поколений. Семья как ячейка общества, что довольно интересно, имеет такой же возраст, как и другой феномен второй половины XX века - ядерное оружие, и должна рассматриваться как неотъемлемая часть позднекапиталистической одержимости индивидуализмом - полная свобода за счет полной изоляции, потребление взамен общения. За этим стоит простая и очевидная логика. Государство и капитал (снова и одной лодке!) заинтересованы, чтобы люди становились независимыми индивидуалистами, а не участниками широких социальных коалиций. Во-первых, это помогает осуществлению централизованного контроля, и в то же время вырабатывает в людях чувство ответственности за самореализацию, что выражается в интенсивном терапевтическом потреблении товаров и услуг.
Нуклеарная семья появилась на свет, потому что это было наименьшее индивидуализированное социальное образование, наилучшим образом подходящее для воспроизводства. Однако, сточки зрения государства и капитала, семья не должна обязательно быть стабильной. Родитель-одиночка более зависим от субсидий, чем пара, и потому более послушен и контролируем. Заметный рост числа одиноких самостоятельных людей также означает существенный рост потребления. Если идеалом является отдельное проживание каждого человека в своем собственном доме, то это позволяет максимизировать спрос на жилье, средства передвижения, мебель, кухонные приборы и т. п. Образ жизни изолированного независимого индивидуалиста на его пути к самореализации всегда пролегает через увеличенное потребление.
По этим причинам прокатившаяся по Западному миру в середине 1960-х годов сокрушительная волна разводов не представляла опасности для буржуазных ценностей. Напротив, это было логичным продолжением процесса индивидуализации на всех уровнях и ускоряющегося развития социальных структур капиталистической парадигмы: от деревенских коммун и племенной семьи, включавшей несколько поколений, к одинокому городскому жителю, представляющему собой идеальную буржуазную семейную единицу. В начале информационного общества некоторые из этих тенденций на самом деле будут даже усилены. Ярчайший пример - уменьшение производственного сектора в пользу растущей индустрии информационного менеджмента и сектора услуг. Это означает, что громадное число недостаточно образованных мужчин окажутся невостребованными на рынке труда. Одновременно все большее число карьерных возможностей окажется доступным для женщин, что приведет к дальнейшему увеличению числа разводов и числа одиноких людей.
Сексуальность совсем другое дело: противозачаточные таблетки означали, что секс можно отделить от семейных обязанностей. Фрэнсис Фукуяма предположил, что таблетки не только предоставили женщинам свободу жить согласно своим желаниям без последствий, но, в первую очередь, освободили мужчин от чувства ответственности за детей, рождающихся в любом случае. Материнская забота о младенцах запрограммирована биологически, отцовская есть скорее продукт культурной эволюции и потому более подвержена разрушению. Добавим еще тот факт, что воспроизводство потомства перестает связываться с сексом как таковым, поскольку зачатие и беременность все более становятся делом биотехнических лабораторий. Это едва ли усиливает семейные узы.
Свобода от цензуры, предлагаемая интернетом, также означает, что секс и сексуальность становятся менее драматичными и превращаются в еще один способ провести время. Связь между сексом и совместным проживанием ослабевает. С одной стороны, это означает, что секс дистанцируется от отношений вообще, а, с другой, приводит к появлению форм совместного, где секс не имеет существенного значения. Вам необязательно сожительствовать с партнером по сексу. В конце концов, никому же не приходит в голову жить совместно с партнером по теннису! И вовсе необязательно заниматься сексом с человеком, с которым вы живете, как необязательно заниматься сексом с начальником или лечащим врачом. Традиционные формы личных отношений разрушаются и исчезают: форму отношений будут определять обстоятельства, а не наоборот.
Отсутствие в интернете понятия нормативного большинства означает, что любая форма сексуальной жизни становится социально приемлемой. Любое предпочтение получит свою собственную глобальную сеть. Гомосексуализм, садомазохизм, отсутствие сексуальности вообще - все это будет иметь не меньше прав на существование, чем все прежние формы, стимулируя развитие все новых и новых видов отношений. Интернет уже в значительной степени стимулировал беспрецедентное количество экспериментов по части секса и отношений, просто-таки настоящий взрыв экспериментаторской деятельности! Ключевое слово в данном контексте - гомосексуализм. Гомосексуальная культура освобождает гетеросексуальное общество от страданий по поводу "нормальности" и "нормативности" и быстро растет за счет имитации успешных сообществ гомосексуалистов. Секс больше не является объектом контроля и регулирования. Им не занимаются для того, чтобы выполнить социально связующую роль в государстве или на рынке. Теперь это всего лишь основа дли построения новых, более или менее устойчивых, племенных общностей в Сети. Гомосексуальная культура, таким образом, является подлинной тенденцией. Секс и совместное проживание заменяются сексом и племенной общностью.
Именно поиск общности в условиях неограниченных возможностей виртуального кочевого племени ведет к формированию новых подвижных семейных структур. Племенное расслоение культуры, этот виртуальный возврат к кочевым временам благодаря электронным сетям знаменуется тем, что идея постоянного дома перестаёт играть свою прежнюю роль "точки опоры", а это стимулирует дальнейшие эксперименты с разными жизненными стилями. Мобильность общества и скорость перемен, плохо это или хорошо, усиливают ощущение оторванности от корней. Новое чувство бездомности одновременно и вынужденно, и желаемо, и бремя, и возможность, Новая кочевая жизнь предполагает постоянную миграцию между городами, занятиями, общностями.
Мобильность нетократии - вначале виртуальная, но теперь всё больше физическая - оставляет глубокие следы в обществе и культуре. Идея дома и места постоянного проживания выходит из употребления. Чем выше ваш статус, тем выше степень мобильности. Консьюмтариат, находящийся в безопасности в постоянных жилищах, легко доступен гомогенизирующему влиянию СМИ и остатков политической и отчаявшейся налоговой властей. Нетократия отбрасывает традиционную семью, проживающую в своей пригородной "крепости". Под влиянием нового элитарного образа жизни как грибы после дождя появляются всевозможные монастыри, гостиницы и центры духовного развития. Идентифицирующая функция постоянной резиденции исчезает и передается виртуальному эквиваленту: домашней странице в интернете. Для настоящего нетократа домашняя страница в интернете является единственно допустимой стационарной опорой существования. При условии, что она постоянно обновляется!
Кроме демократии и семьи еще одним общественным институтом, находящимся в состоянии жестокого кризиса, является система общественного образования, один из результатов быстрого роста населения Европы и Северной Америки в XIX веке, который, в свою очередь, так же, как и демографический взрыв в Третьем мире в XX веке, был следствием привычного разрыва между технологическими переменами и культурной реакцией на них. Как мы помним из анализа мобилистических диаграмм, исторические перемены происходят гораздо быстрее, чем люди в состоянии на них реагировать. Изменения материальных аспектов существования в культуре подчас проявляются с опозданием на несколько поколений. Рост численности населения Европы и Америки был вызван значительным падением детской смертности и повышением уровня жизни, при том, что уровень рождаемости оставался на прежнем высоком уровне. Заметное падение рождаемости началось лишь спустя несколько десятилетий, что означает, что все это время на свет появлялось колоссальное число детей. Сельские работяги и обитатели городских окраин были превращены в участников технологического процесса по воспроизводству населения.
Такое развитие событий привело к широким политическим последствиям. Вся эта масса детей нуждались в заботе и охране на удовлетворительном уровне, а также в воспитании в качестве полезных членов общества, упорных тружеников и прилежных потребителей. В середине XIX века эти настроения материализовались и виде нового общественного института - государственной школы. Помимо своего практического значения, школа была призвана играть важную идеологическую роль. В ранние годы индустриализации массовая занятость детей, начиная с самого раннего возраста, на тяжелых фабричных работах была обычным делом. Постепенно верхний и средний слои общества добились законодательного регулирования детского труда, а со временем инициировали введение всеобщего обязательного образования. Отчасти под воздействием романтического культа ребенка как существа наиболее близкого к идее чистоты и непорочности, они хотели защищать и воспитывать молодежь, оберегая ее от жестокостей жизни и осторожно знакомя с тайнами взрослых.
Не будем забывать, что детство - это культурный продукт эпохи Ренессанса. При феодализме детей вообще не относили к какой-то отдельной категории людей со специфическими нуждами. Их взросление не имело никакого отношения к образованию и воспитанию. Дети были только и просто маленькими людьми, слишком слабыми, чтобы приносить реальную пользу. Слово "ребенок" указывало не на возраст, а на родственные отношения, вы просто были ребенком того то и того-то, и оставались им всегда, что подчеркивает одержимость феодального общества фамилиями.
Как заметил Нил Постман, изобретение детства в эпоху Ренессанса было напрямую связано с изобретением печатного станка. Новая информационная технология привела к появлению нового представления о том, что быть взрослым - значит уметь читать. Соответственно, определение ребенка было противоположным - тот, кто не умеет читать. Ребенок не становился взрослым автоматически с течением времени, но только посредством обучения. В некотором смысле, обучение - это бунт против природы: маленького ребенка заставляют сидеть смирно и зубрить алфавит и прочие науки, когда игры и другие физические действия так манят! В этом обучение совпадает с необходимостью для ребенка контролировать свои импульсы. Детство стало одним из основных открытий эпохи капитализма, а равно и предметом бесконечных идеологических конфликтов.СЕРВИС -
Всеобщее образование означало, что процесс превращения во взрослого человека и члена общества приобрел производственный характер и распространился даже на детей рабочих. То, что с пафосом преподносилось как одно из прав человека, одновременно было и общественной обязанностью. Тот, кто не ходил в школу, не мог стать взрослым человеком, а потому и полноправным гражданином. Школа была призвана насаждать общественные ценности и воспитывать навыки, которые впоследствии удовлетворяли бы потребности общества в целом. Само образование было явным примером прогресса и было пронизано этой идеей сверху донизу. У каждого были свои причины горячо приветствовать возможность всеобщего образования: для рабочего класса оно было необходимо, чтобы у их детей был единственный, пусть теоретический, шанс подняться вверх по социальной лестнице. Буржуазии оно давало шанс привлекать молодые таланты к управлению государством и формировать из оставшейся части рабочего класса эффективную рабочую силу для фабрик.
Ничто не оставлялось на волю случая. Все предприятие было тщательно спланировано сообразно наиболее продвинутым педагогическим программам своего времени, причем организационной моделью служили реальные взрослые учреждения - армия и психиатрические лечебницы. Школы стали инструментом отбора в ряды капиталистической меритократии и успешно функционировали п гаком качестве до тех пор, пока рынок труда предъявлял более или менее стандартные требования к компетенции работников для последующего карьерного роста, другими словами, до тех пор, пока сохранялась четкая связь между образованием и трудовой деятельностью. Но с наступлением информационного общества буржуазное понятие "карьеры" утратило смысл, что неминуемо означало кризис системы образования.
Информационный рынок труда имеет совершенно новую структуру. Трудоустройство перестало быть пожизненным, и стаж работы не имеет уже первостепенного значения. Бизнес-организации становятся все менее жесткими и все больше концентрируются на краткосрочных проектах, для которых каждый раз требуются люди с определенными навыками. Такие временные образования создаются лишь для того, чтобы распасться после завершения проекта. Образование не может быть законченной главой, оно должно постоянно обновляться. Каждая новая задача возникает в принципиально отличных от прежних условиях, что каждый раз требует новых знаний. Неизбежное следствие: любой диплом, сертификат или звание практически бесполезны на следующий день после их получения. Это в свою очередь означает, что школы утрачивают большую часть своих ролей, кроме обучения письму и места для социального тренинга: дети могут получить разнообразные знания, сидя перед монитором компьютера, а не в школе за партой. Во все более фрагментированном и изменяющемся обществе идея централизованного, единообразного школьного образования, связанная с идеей национального государства, выглядит устаревшей. Уже сейчас увеличение спроса на дополнительное образование и развитие навыков как вне, так и внутри бизнеса привело к тому, что многие старые академические учреждения почувствовали ветер перемен. Политики сражаются за право быть инициаторами создания субсидируемых бизнес-парков для растущих отраслей промышленности, таких как информационные технологии и биотехнологии, на базе университетов и колледжей. Все более дорогостоящие образовательные программы создаются под заказ конкретных компаний с беспредельной щедростью. Но будет ошибкой считать это признаком того, что традиционные образовательные учреждения будут играть ведущую роль в информационном обществе. Бизнес-парки - это скорее контртенденция, нежели тенденция; отчаянная, заранее обреченная на неудачу попытка защитить прежние иерархические структуры в новых обстоятельствах. Действующие лица старой парадигмы слишком крепко привязаны к своим историческим позициям, чтобы быстро и легко передвигаться и обеспечить выживание в виртуальной экосистеме.
Феодальные корни академической культуры хорошо прослеживаются в ее трепете перед титулами и званиями. Ее замкнутая система координат, вся эта жесткая иерархия, неспособность воспринимать критику конструктивно - все это подрывает доверие к системе. В глазах нетократии, чей скептицизм в отношении самозванных экспертов-многостаночников является чуть ли не врожденным, академический мир предстает устаревшим и загнивающим. Противостояние между академической наукой и нетократией до известной степени носит искусственный характер. Но под поверхностью скрываются более фундаментальные различия в образе мысли, которые становятся тем заметнее, чем отчаяннее университеты стремятся защитить свои пошатнувшиеся позиции.
Короче, это вопрос противостояния двух совершенно разных темпераментов. Для нетократии скорость и кругозор - первостепенные качества, приоритеты традиционных исследований - скрупулезность и глубина, чем и объясняются настойчивые исследования стабильности, которая является абсолютной фикцией: чисто теоретическая конструкция с минимальной связью с реальным миром, доминировавшая в общественных науках на протяжении всего XX века. Нетократия заинтересована в переменах, а академики - в исследовании статических моделей. Другими словами, нетократия изучает подвижные тела, а академики продолжают производить вскрытие застарелых трупов. Вместо теплой встречи между представителями этих групп нас ожидает жестокая схватка двух культурных начал, которая для академического мира закончится плохо, поскольку ему, со всей его невротической одержимостью скрупулезностью и приверженностью к ссылкам и сноскам, едва ли удастся поспеть за быстрыми и разносторонними нетократами.
Нетократы нуждаются совсем не в том, что им могут предложить университеты. В дефиците способности воспринимать и накапливать огромные объемы информации, в сочетании с интуитивным пониманием того, какая информация нужна в той или иной ситуации; в быстрых ассоциациях и в своего рода иррациональной игривости, а не в добросовестном изучении первоисточников. Нетократическое отношение к знанию одновременно и инструментально, и эстетично. Когда нетократам не удается найти то, чего они хотят в университетах или бизнес-парках, они поворачиваются спиной к академическому миру и строят свои собственные, в основном, виртуальные мозговые центры, свободные от чрезмерного администрирования, интеллектуального снобизма и тирании деталей.
В будущем образование станет характеризоваться интерактивностью и прагматизмом. Оно будет осуществляться через интернет в виде небольших, тщательно адаптированных под конкретную задачу, модулей. Правила будут определять сами студенты, а не университеты. Соперничество между этими изощренными и подвижными системами будет настолько сильным, что на этом рынке просто не останется места для неповоротливых и ресурсоемких университетских монстров. В будущем никому и в голову не придет грызть гранит науки в каком-нибудь заброшенном колледже, вдали от рынков труда, зазубривая избитые истины в надежде получить диплом, который, подобно ордену Ленина, будет не более чем занятным китчем. Образование не будет иметь с этим ничего общего.
Кризис образования усугубляется еще и тем, что академические институты совершенно не способны создавать функциональные сети. Интернет-архивы и все списки электронной рассылки, получившие в последнее время распространение среди ведущих университетов Европы и Северной Америки, берут свое начало из совершенно ошибочного представления о том, что творчество и решение проблем могут быть стимулированы при помощи публичного обсуждения, доступного всем желающим. С точки зрения нетократического наблюдателя, эти попытки непростительно наивны. Нетократия отлично понимает, что сеть может функционировать эффективно, только когда она помогает существенно снизить временные затраты на общение ее участников, являясь лишь местом встречи для обмена эксклюзивной информацией. Такая сеть предполагает наличие жестких и чувствительных кураторов; она предполагает безжалостные манипуляции информацией, удобный доступ и формат. Поэтому любой подросток в состоянии регулировать работу своей собственной сети более эффективно и, что важно, более целенаправленно, чем все наивные и беспомощные университеты с их смехотворным присутствием в интернете, несмотря на колоссальные субсидии.
По иронии судьбы, интернет был первоначально создан университетами для собственных целей, но, в итоге, они и сами толком ми поняли, как же следует обходиться с этим инструментом общении, управление которым им доверили. Развитие событий оставило их далеко позади. Мы снова видим, как распределение власти в информационном обществе зависит от креативности, а не от финансовых вливаний или государственного регулирования. Из этого следует, что нетократы не испытывают стремления кичиться научными званиями, напротив, будет более престижно подчеркивать отсутствие формальной квалификации. В глазах нетократов законченное образование и научное звание является не признаком заслуг, а скорм свидетельством непростительной нехватки здравого смысла. Университеты со временем приобретут репутацию закрытых лабораторий интеллектуальной терапии, и к каждому, кто там побывал, будут относиться с растущей подозрительностью. Однако академические институты представляют властные интересы, от которых не так легко отмахнуться. Они будут восприниматься как потенциальный источник вредных для нетократии контртенденций. По этой причине нетократия вряд ли ограничится простым игнорированием академического мира, по будет активно ему противодействовать, хотя бы посредством исключения его представителей из числа членов влиятельных сетей.
Тенденции сталкиваются с контртенденциями на каждом культурном и общественном уровне при переходе от капитализма к информационному обществу. Одной из самых значительных тенденций, касающихся благосостояния и образования, демонстрирующей признаки усиления, является падение рождаемости в западных cтранах. Теперь просто не модно заводить детей. В большинстве стран Запада женщины в среднем рожают одного ребенка, последствия чего не так уж трудно предсказуемы - численность населения уменьшается ускоренными темпами. Политикам XXI века уже не придется беспокоиться о судьбе орд детей. Одной из крупнейших проблем будет в точности противоположная - как справиться с сокращением населения. От этого уменьшающегося числа молодых людей ждут, что они обеспечат увеличивающееся число старых людей, которые становятся все старше. Во времена демократии пожилые люди могли бы воспользоваться своим большинством, чтобы реализовать режим геронтократии над молодежным меньшинством. Но, как мы уже отмечали, в плюрархическом обществе не существует связи между властными полномочиями и количественным превосходством, точно так же, как между властью и количеством денег. Наоборот, весьма вероятно, что именно более юное меньшинство будет иметь большее влияние благодаря своим более отвечающим духу времени способностям и большей маневренности в сетевом пространстве.
Пока нетократы экспериментируют с жизненными стилями и идентичностью в своих хорошо охраняемых сетях, консьюмтариат продолжает удерживаться в приемлемых границах благодаря диснейфикации всей популярной культурной жизни. Развлечения, потребление и свободное время сливаются в единый, громадный сектор экономики. Гигантские зоны отдыха со всеми мыслимыми фабриками развлечений, как правило, строятся поблизости от аэропортов, где прибывающий отовсюду консьюмтариат развлекается, чтобы обеспечить себе здоровый сон. Самую современную и дорогостоящую технологию развлечений предлагают так называемые мультимедийные тематические парки: коллективное помешательство для отчужденных рабов клавиатуры. На бесчисленных развлекательных сайтах в интернете всегда к услугам потребителей интерактивные мыльные оперы и все мыслимые варианты бинго, лотереи и розыгрыши, всевозможные игры. У каждой игры будет свой телевизионный канал и интернет-страничка её ведущего. Представление идет весь день, каждый день, всегда.
Как было сказано выше, привлечение СМИ для целей пропаганды станет более затруднительным, чем раньше. Будет невозможно использовать прежние неуклюжие стратегии, как во времена централизованной односторонней коммуникации. Однако превращаясь все больше в часть СМИ, виртуальная реальность станет более чувствительной к манипулированию информацией. Любая попытка использования СМИ будет все более походить на вторжение самой реальности. Граница между тем и другим начнет стираться, и ее будет все труднее поддерживать. В результате пропаганда станет невидимой, неразличимой даже для экспертов. Она по праву станет реальностью сама: очень тонким проявлением власти элиты в форме приятного и успокоительного массажа массового сознания.
Искусство и философия находятся в поиске новых задач и новых выразительных средств. Но стремление найти синтетическое решение в виде тотального искусства, универсальной описательной модели, осталось в прошлом. Ежедневная жизнь делает такие попытки бессмысленными и бесполезными. Философия языка XX века оставила нас с осознанием ограниченности нашего понятийного аппарата. Проблема в том, что количество доступной информации растет экспоненциально, а наши способности перерабатывать входящие импульсы развиваются со скромной скоростью биологической эволюции, практически незаметно. Виртуальный мир стремительно уносится от нас, и в этом - трагизм мобилистического учения, которое ставит перед нами задачу сделать управляемым мир, который, по определению, является неуправляемым. Это иллюзорное представление с каждым новым шагом включает все большую долю непонимания. Мы все сильнее зависим от нашей способности создавать функциональные модели для ориентации.
Новый рационализм становится трансрационализмом и содержит фундаментальное понимание неизбежных ограничений рациональною мышления. Трансрационализм отвергает любые формы трансцендентализма и метафизики, одновременно признавая недостатки рационализма. Мобилистическое кредо сможет взять за точку отсчета ницшеанский призыв к добровольной капитуляции перед бесконечностью, наполняющей существование "радостью трагедии". Или идею Спинозы о любви к этому бесконечному миру, невзирая на то, что в обмен мы можем рассчитывать лишь на его холодное безразличие. По убеждению мобилистов, следует отбросить детские мечты об ответном чувстве и поддержке. У нас нет выбора - жизнь никогда не будет ничем другим, кроме того, что она есть.
Когда рационализм складывает оружие, остающийся на его месте вакуум, то есть тот самый "транс" в слове трансрационализм, может быть заполнен только с помощью живописи, литературы, музыки и всех иных гибридных форм искусства, открывшихся благодаря новым технологиям. Творческие возможности практически неисчерпаемы. Оборотная сторона медали искусство, даже больше чем прежде, станет эксклюзивной провинцией сетевых племен. Возможно, искусство не будет иметь ощутимого влияния, отчасти из-за исключительной целенаправленности действия масс-медиа в Сети, отчасти потому что другие племена будут пользоваться иной системой координат. Весь понятийный аппарат, делающий более сложную культуру доступной, существует только в нестабильных связях Сети. Вот почему культура станет еще одним барьером, разделяющим группы людей в электронном классовом обществе и объединяющим и создающим идентичность фактором внутри узких слоев населения.
Информационное общество не знает равенства. И его неравенство выглядит более "естественным", чем в прежние времена, поскольку его меритократический элемент велик, власть не поддается локализации, а механизмы самовыражения так неочевидны. Нетократия довольно неприступна. Она ничего ни у кого не отняла, и ее властные позиции строятся исключительно на невероятной способности приспосабливаться и преуспевать в условиях экосистемы, порожденной информационными технологиями. Новый низший класс, со своей стороны, не обладает прежней привлекательностью и сексуальностью и не вызывает пафосного требования справедливости, что было присуще пролетариату капиталистической эры и внушало известную симпатию. Консьюмтариат является низшим классом вследствие недостаточного социального интеллекта, нормы которого устанавливаются информационным обществом.
Двери не для кого не закрыты. Проблема в том, что необходим особый талант, чтобы отыскать ручку и войти - талант, отсутствующий в широких массах. Является ли это неравенство обязательно несправедливым? И если да, то с чьей точки зрения? И если да, то что с этим делать? Должны ли мы пытаться ограничить тех, кому удается наилучшим образом воспользоваться предоставившимися возможностями? Должны ли мы и впредь давать шанс людям, которые не смогли воспользоваться им столько раз прежде? Как мы можем решить проблему растущего неравенства в обществе, в котором неравенство невозможно устранить перераспределением? Ведь мы пока не научились пересаживать мозги.СЕРВИС -
ГЛАВА XI. ЗА КРЕПОСТНОЙ СТЕНОЙ - ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА НЕТОКРАТОВ И ВИРТУАЛЬНЫЕ РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ
По мере разрушения центральных буржуазных институтов возникает вакуум. Пока эти институты сохраняли влияние, они выполняли определенную стабилизирующую функцию. На смену им придет состояние системной турбулентности, динамику которой невероятно трудно предугадать. Отдельные тенденции совершенно очевидны. Но когда взаимодействует такое большое количество тенденций и контртенденций, число переменных столь велико, а уровень абстракции настолько высок, то даже самые изобретательные догадки становятся чем-то вроде интеллектуального метеоро-логического прогноза - надежного лишь на очень короткий срок. Несмотря на это, есть смысл методично собирать все возможные квалифицированные прогнозы, стараясь идентифицировать и анализировать социальные конфликты, характерные для информационного общества.
Основой для политических и культурных дебатов в информационном обществе станут совершенно новые обстоятельства. Дискуссии о равенстве, популярные при капитализме, окажутся безнадежно привязанными к ушедшей эпохе, когда распределение статуса и власти зависело в первую очередь от деспотической системы. Происхождение, достаток, пол и цвет кожи не будут иметь решающего значения в информационном обществе, где личный статус и влияние определяются способностью человека к восприятию и переработке информации, уровнем социального интеллекта, восприимчивости и гибкости. Либеральный идеал равенства - равные возможности самореализации для каждого, таким образом, уже осуществлен на практике (а социалистический идеал равенства - равное вознаграждение для всех, невзирая на контекст, должен рассматриваться как дискредитировавший себя и ушедший в историю с крушением коммунистической утопии).
Но в тот самый момент, когда придет осознание этого, станет очевидно, что информационное общество в ряде аспектов является более неравным и статичным, чем любое другое. То, что мы называем "новой социологией", посвящено описанию этих явлений. Система характеризуется проницаемостью на всех уровнях общества и, соответственно, большей мобильностью для каждого человека, правда, взамен эти пористые структуры намного крепче. Механизмы меритократической классификации будут все более совершенными: всякий и каждый, у кого достанет таланта и инициативности, чтобы представлять угрозу, будет автоматически продвигаться на более привилегированные позиции в сетевой иерархии и становиться частью элиты. Трудно представить какую-либо политическую партию, протестующую против неравенства умов или того, что талант вознаграждается. В конце концов, это только "естественно"!
Новые принципы классового деления в информационном обществе, наряду со снижением его прозрачности и коллапсом традиционной левой идеологии, создают почву для серьезного роста насилия. Движение протеста консьюмтариата будет страдать от хронической нехватки лидеров - поскольку все потенциальные таланты постоянно поглощаются нетократией - и отсутствия идеологической изощренности. Коллективное мышление консьюмтариата будет противоречиво, его действия - спорадическими и импульсивными. Социальный протест будет слепым. Потребителям-мятежникам будет недоставать образованности и дисциплины рабочих движений прошлого, а равно и долгосрочной цели. Не будет стремления объединить консьюмтариат вокруг общей цели, будь то внутри или вне системы, и не будет веры в организованную революцию или ревизионизм, то есть пойдет постепенная нетократизация консьюмтариата через политическую борьбу и упорный труд. Сохранится лишь революционная эстетика: романтизация сопротивления как такового, опьянение духом беспорядочного коллективного разрушения. Но и только.
Важно помнить, что, в отличие от рабочего класса, консьюмтариат не обладает устойчивой верой в светлое будущее. Потребители мятежники никогда не смогут поднять своих соратников на борьбу под лозунгом: "Нам принадлежит будущее!". Едва ли яростное выражение несогласия будет носить прогрессивный характер. Напротив, повстанцы будут щеголять своим упадком, регрессивностью и ненавистью и к настоящему, и к будущему. Революционеры консьюмтариата не будут иметь идеологической связи ни с выступлениями рабочих и профсоюзов, ни с крестьянскими восстаниями при феодализме. От своих предшественников они возьмут разве что их риторику. Скорее уж они позаимствуют идеологическое вдохновение у закрытых гильдий средневековья и пуританских движений эпохи Просвещения, то есть стремление к изоляции от окружающего мира в ожидании конца света и распада Вселенной.
Ранние признаки этих движений протеста консьюмтариата заметны уже в переходный период от капитализма к информационному обществу в форме разных, мелькающих в заголовках газет сект судного дня. Эти секты привлекают и находят последователей среди угнетенного класса общества масс-медиа, включающего как остатки традиционного рабочего класса, так и растущий консьюмтариат. Секты судного дня - не географический феномен, они появляются в разных частях света - США, Швейцарии, Японии, России, Уганде - значит, их появление не связано с какой-то специфической национальной культурой. Это глобальное явление, ранний пример контркультуры консьюмтариата. Пока нетократы стремятся покорить мир, эти группы поворачиваются спиной к враждебной среде и счастливы, только причиняя ущерб, прежде чем столкнутся с добровольным физическим саморазрушением.
Стремление дистанцироваться от реальности, создать параллельный мир, выглядит вполне естественным для членов все более медиализируемого общества, в котором границы между реальностью, столь хорошо охранявшейся при капитализме, и вымыслом, распространяемым СМИ, становятся все менее различимыми, да и ненужными. Новости - это развлечение, направленное и преподносимое согласно эстетике развлекательного жанра. Политика, по выражению ведущего телешоу Джея Лено, стала "шоу-бизнесом для уродов", что-то вроде телевизионной постановки о сенсационных социальных проблемах. Предложение с головой покрывает спрос благодаря росту достатка и отточенной рекламе. В экономике, где развлечении есть главная ценность, брэнды наделяют товары заведомо фиктивными, но оттого не менее влиятельными "личностными" качествами, Жизненный стиль заменяет саму жизнь. И все это только усиливается тем, что нетократия осознанно поворачивается спиной к "реалы к ими", находя убежище в своих виртуальных племенах.
Наступление информационного общества и прорыв в сфере интерактивных СМИ символизируют еще один гигантский шаг по направлению к тому, что Жан Бодрияр назвал "гиперреальностью". Есть причины, по которым многие люди в стане нетократов и среди консьюмтариата предпочитают вымысел реальности, поскольку вымысел предоставляет существенно большие возможности самоидентификации и создания социальных общностей. Постепенно мир вокруг все больше напоминает Диснейленд. Развалины замков восстанавливаются и превращаются в места экскурсий утомлённых жизнью городских жителей. Убыточные фермы превращением в "тематические" парки с сельскохозяйственной тематикой, давая волю "аграрным" развлечениям. Круизные теплоходы, гостиницы, целые территории становятся частью тщательно спланированных фантазий и пр. Люди в известной степени превращаются в исполнителей собственной жизни, более или менее убедительно играя в ней "роли" самих себя. Реальность становится второстепенной частью гиперреальности подобно тому, как природа становится лишь частью культуры. Никакой настоящей реальности больше не существует, только виртуальные арены, на которых даются представления. Потому виртуальная среда становится полным синонимом "окружающей среды".
К концу 1990-х годов интернет добрался до самых дальних деревень в Индии и Латинской Америке, в которых все еще отсутствовал водопровод. У нетократии гигантские колониальные амбиции, потому консьюмтариату нет нужды беспокоиться о невозможности доступа к благам новейших технологий. Напротив, единственный шанс низшего класса выказать недовольство своим подчиненным положением - это вообще отказаться играть какую-либо роль в информационном обществе. Эстетика пассивного сопротивления станем актом добровольного самоотречения. Активное же сопротивление примет вид яростных демонстраций, вдохновленных выступлениями луддитов эпохи ранней индустриализации, разрушавших машины, подрывавшие ценность ручного труда, а вместе с тем и сами основы традиционной жизни. Угроза насилия - единственное, что может заставить правящий класс прислушаться.
Поэтому повстанцы из рядов консьюмтариата будут создавать ячейки сопротивления, чтобы формировать контртенденции, целью которых будет достижение социального и технологического неучастия. Они пойдут скорее по пути возрожденных народных движений далекого прошлого, чем будут подражать рабочим первомайским демонстрациям, стараясь освободиться от системы, а не реформировать ее изнутри. Их ответом на развитие технологий и индустрии развлечений будет неистовое сопротивление. Последствия будут драматичны, но не эффективны, поскольку ресурсы консьюмтариата весьма ограничены. Подлинная классовая война в информационном обществе станет возможна, только когда мятежники консьюмтариата заручатся поддержкой вне своих рядов, что произойдет, если нетократическое псевдоединство затрещит по швам. В результате впервые появятся могущественные антинетократические сети: несвященный союз революционных головорезов консьюмтариата и предателей класса нетократов. Именно между этими альтернативными, жадными до власти иерархиями и подлинной нетократией развернутся основные сражения гражданской войны информационной эры, ведущейся в форме стихийных и потенциально опасных столкновений.
Одним обязательным условием этой борьбы является внутренний нетократический конфликт, имеющий ярко выраженную идеологическую подоплеку. Этот конфликт изначально заложен в самой системе и касается чрезвычайно болезненного вопроса об интеллектуальной собственности. Как в свое время аристократия покорилась судьбе и стала сотрудничать с буржуазией, шедшей к власти, так теперь буржуазия мостит дорогу нетократии, помогая легализовать право собственности на идеи. Чтобы лучше разобраться в феномене "виртуальной собственности", необходимо ознакомиться с четырьмя ключевыми понятиями: патенты, авторские права, шифрование и система защиты. Это составляет основу "новой экономики", а также - возникновения нетократии и захвата ею власти.
Авторское право есть исключительное право использовать или контролировать использование любой нематериальной собственности. Патент - это исключительное право использовать или контролировать использование определенного изобретения в ограниченный период времени. Авторские права и патенты были основополагающими понятиями даже в экономике позднего капитализма. С возникновением информационного общества эти права начали все больше применяться в сфере производства, хранения и распространения цифровой информации. Первыми цифровыми продуктами, нуждавшимися в защите с помощью авторского права и патентной системы, стали программное обеспечение для компьютеров и музыка на компакт-дисках. Но со временем феноменально возросла ценность цифровой информации. Это означает, что торговля идеями и дизайнерскими разработками превратилась в быстрорастущий сектор экономики.
Следовательно, вопрос о защите цифровых продуктов авторскими правами и патентами в информационном обществе становится одним из центральных. Это вопрос первостепенной важности, жизни и смерти. Рост информационной экономики будет серьезно затруднен и замедлен, если не появятся регулирующие эту сферу законы и правила, и юридический аппарат, способный претворять эти законы в жизнь. Потому повсеместно расходуются громадные ресурсы на усиление юридической защиты интеллектуальной собственности. Более того, законодательство и полицейские усилия разных стран в этой области постепенно приводятся в соответствие друг с другом и тщательно координируются. Одно следует за другим: рост информационной составляющей экономики вызывает интенсификацию законодательных процессов в сфере бизнес-права, что, в свою очередь, приводит к дальнейшему информационному росту. Растущая нетократия и ее союзники - капиталисты-предприниматели и члены специфических политических групп - заинтересованы в объединении усилий по защите нематериальной собственности, поскольку их собственной будущее непосредственно зависит от успеха этого проекта.
В таких странах, как Россия, Китай, Индия и Аргентина, с самого начала не было стремления уважать авторские права и патенты, поскольку считалось, что применение этих юридических инструментов благоприятствует лишь высокоразвитым странам Западной Европы и Северной Америки, а также Японии. Напротив, эти страны разработали стратегию имитации идей и цифровых товаров, первоначально созданных где-то в другом месте. Все эти страны в огромном количестве производят и продают дешевые пиратские копии компьютерных программ, поп-музыки и лекарственных препаратов без какой-либо компенсации владельцам прав.
Однако серьезное давление со стороны Европы, Америки и Японии, с одной стороны, и постепенное развитие вышеназванных стран в направлении информационного общества, с другой, привели к развороту ситуации на 180R. Глобализация вынуждает политические силы всего мира объединять усилия при решении проблемы интеллектуальных прав. Цена, которую платят те, кто не желает присоединиться к соглашению, а именно: исключение из информационного сообщества, слишком высока. По этой причине местные власти в Китае, России и других подобных странах с утроенной энергией ополчились на интеллектуальных пиратов, одновременно прилагая усилия по созданию своих собственных механизмов защиты авторских и патентных прав. Предприниматели-нетократы и капиталисты-инвесторы могут снова легко вздохнуть.
Но в бизнесе и политике все еще нет полного понимания того, какое значение имеет развитие интернет-технологий. Культура Сети имеет свою собственную динамику, зачастую вступающую в противоречие с заинтересованностью позднего капитализма в праве на собственность идей. Это означает, что вся глобальная система авторских прав и патентных соглашений начинает разрушаться изнутри. В интернете люди по всему миру могут размещать цифровую информацию на своих личных страницах, будь то тексты, музыка, фильмы, программы и т. п. Они могут обмениваться друг с другом информацией по своему собственному усмотрению, без посредничества и контроля, не беря в расчет какие бы то ни было законодательные ограничения или чьи-то авторские права. Люди, рьяно поощряющие и осуществляющие эту деятельность, являются предателями класса нетократов. Поток пиратской продукции в 1990-е годы феноменально возрос. Ни у национальных, пи у наднациональных полицейских организаций нет реальных шансов установить контроль над ней, и еще меньше - преследовать такого рода деятельность, потому что все это происходит в виртуальном пространстве, а, следовательно, не имеет географической привязки.
Поборники защиты интеллектуальной собственности встречают серьезное сопротивление. Запрет на копирование материальных вещей - мебели, автомобилей и пр. - легко принимается в общем тo всеми. Кто-то, сконструировавший и произведший товар, владеет правами контроля продукта и производства - в этом мало противоречия. И наоборот, для новых граждан Сети не очевидно, по сравнительно небольшая группа программистов должна зарабатывать большие суммы денег за счет продажи дорогостоящей цифровой информации, которую невероятно легко и дешево копировать и распространять.
Вследствие особенностей информационной экономики затраты на производство, хранение и распространение цифровых продутой очень малы, что, безусловно, играет на руку сетевому сообществу, особенно, если удастся подвергнуть сомнению право собственники на информацию. Напрашивается аналогия с ситуацией, когда рабочие на фабриках раннего капитализма считали право феодалов на владение землей естественным, но постепенно стали сомневаться в том, что капиталистические средства производства - фабрики и нов их оборудование - должно принадлежать буржуазии. Слишком хорошо известны кровавые конфликты, к которым приводила борьба за владение средствами производства. И нет причин полагать, что классовая борьба в информационном обществе будем более спокойной или мирной.
Проблемой защитников авторских прав является то, что доминирующее в новую эпоху мобилистическое мировоззрение совершенно не предполагает, что некая комбинация единиц и нулей может принадлежать какой-то организации или отдельному человеку, так что подобные имущественные права стечением времени будут выглядеть все более противоестественными. Все законодательные инициативы регулирования процессов в этой области и попытки их реализовать станут восприниматься как стремление защитить чьи-то узкие интересы, что приведет к тому, что непрочный альянс между нетократическими предпринимателями и капиталистическими инвесторами окажется под угрозой. Потому защитники интеллектуальных прав будут вынуждены опереться на гибнущую политическую структуру - национальное государство, у которого не будет ни экономической, ни практической возможности использовать полицейский аппарат каждый раз, когда чьи-то интеллектуальные права будут нарушены.
Как вообще полиция или политики смогут закрывать интернет-сайты, которые оперируют с какого-нибудь заброшенного островка в Индийском или Тихом океане, не говоря уже о случаях, когда домен не контролируется страной, которой принадлежит? (Так, домен Советского Союза.su немедленно после распада государства был оккупирован хакерами.) Помимо всего прочего, с моральной точки зрения, непонятно, на какую защиту со стороны государства может рассчитывать информационная экономика, которая стремится избавиться от налогов? В результате нетократы-предприниматели будут вынуждены создавать новые системы защиты информации. Они будут шифровать нули и единицы перед распространением. Они заведут исключительно изощренные механизмы защиты сетей, так называемые брандмауэры - виртуальные стены, чтобы исключить взлом. Нетократы обучат собственных охранников и создадут сети, содержащие постоянно обновляемую информацию об электронных пиратах и торговцах краденым. Так они приобретут независимость от государства и еще больше ускорят захват власти.
Так что конфликты информационной эры будут происходить не между национальными государствами, спорящими из-за клочка земли сомнительной ценности. Мы станем свидетелями идеологических и экономических столкновений между разными нетократическими группировками в более-менее тесном союзе с повстанческими группами консьюмтариата. Линия фронта разделит собственно нетократию, которая защищает свои законные права владения информацией, составляющие основу её власти и статуса, и отщепенцев класса нетократии, которые воспринимают любой барьер на пути распространения информации как аморальный и считают ключевой ценностью новой эры максимальную экспансию "ненулевых" (Non-zero-sum game) форм взаимодействия. Ярким примером такого конфликта стала борьба за первенство в расшифровке генома человека. Одна сторона были представлена консорциумом научно-исследовательских институтов HGP члены которого утверждали, что они трудятся на общее благо и не имеют экономических интересов. С другой стороны, им противостояла чисто коммерческая компания Celera, чей бизнес-план предусматривает ограничение доступа к информации и патентную защиту результатов генетических исследований с целью извлечения прибыли.
Тем не менее, учитывая, что главная ценность информационною общества состоит не в информации как таковой, а в ее сортировке и манипулировании ею, наиболее влиятельным нетократам нет нужды беспокоиться по поводу авторских прав и патентов. Очевидно, что им также нет нужды вкладывать время и усилия для создания систем шифрования и сетной защиты. Способности создавать связи и охватывать единым взором большие объемы информации не могут быть скопированы или украдены. Единственная угроза для обладателя таких способностей эю появление кого-то с большим талантом в этих областях. Такая ситуация создает основу для формирования альтернативной негократии, элиты, которая будет опираться в своем могуществе не на владение авторскими правами или патентами (а равно и средствами производства), а на совсем другие вещи.
Эта новая группа - этерналисты - будет симпатизировать и сотрудничать с трудолюбивыми представителями своего класса нексиалистами, только если это будет в ее интересах. В другой ситуации, когда противоречия разобщат нетократов, они вполне способны предать собственный класс и вступить в коалицию с консьюмтариатом (подобно тому, как в позднекапиталистическои обществе симпатизировавшие "левым" представители академических кругов иногда пытались объединиться с рабочим классом в борьбе против власти, к которой сами эти академики de facto принадлежали). Нетократы-этерналисты (последователи тех академиков) склонны рассматривать некоторые действия правящей элиты как аморальные и слишком агрессивные. Это то, что они могут себе позволить, когда ситуация не отвечает их интересам.
Все это, вместе с новым взглядом на взаимоотношения между потреблением и производством, дает более четкую картину классовых конфликтов информационного общества. Основной формой протеста консьюметариата станет отказ проявлять желания, бойкотируя и рекламу, и технологии, отстраняясь от информационной экономики на как можно большее расстояние. В активной форме сопротивление будет выражаться в нападках на ключевые инструменты нетократических предпринимателей (нексиалистов) - авторские права и патенты. Революционный протест будет как виртуальным, так и физическим. Каждый участок крепостной стены, возведенной для защиты ценной информации, станет объектом атаки.
В конечном итоге, борьба идет более не за контроль над производством, а за контроль над потреблением. Одной из характерных черт нетократов является то, что они контролируют свои собственные желания и оказывают сильное влияние на желания других, тогда как желаниями консьюмтариата управляют свыше. Когда власть нетократов станет нестерпимой, консьюмтариат начнет ей сопротивляться. Глашатаи "новой экономики" верят или делают вид, что верят в возникновение коллективной, радостной реальности, в которой социальные конфликты будут разогнаны ветром перемен и все проблемы будут решены с помощью больших потоков информации. Такая точка зрения настолько же наивна, насколько лицемерна. Напротив, с развитием информационного общества трения между виртуальными классами усилятся. История не умерла. Она воскресла и предстала в совершенно ином обличье. И так же, как возрождение истории требует новых игроков, так и внимательное наблюдение за информационным обществом нуждается в новых обозревателях.СЕРВИС -
Публикация трактата закончена в полпятого утра)) Всех поздравляю с праздником весны и трудящихся, а сама гоу поспать
СЕРВИС -
Это что? Достаточно многословная расшифровка марксова Бытие определяет сознание?СЕРВИС
-
Это крындец какой-то, а не чтение. В смысле крайне неудобоваримо было читать. Но я осилила. До конца. Осталась при своем.СЕРВИС
АФОРИЗМЫ ЖИТЕЙСКОЙ МУДРОСТИ
Одиночество
Общество требует приспособления и уравнения, поэтому чем оно больше, тем пошлее. Можно быть самим собой пока один, кто не любит одиночества - тот не любит свободы. Принуждение тем сильнее, чем выше личность. Чем совершенней человек, тем неизбежней и полнее одинок. Особенно благоприятно, когда духовному одиночеству сопутствует физическое, т. к. частое общение будет мешать, не давая ничего взамен.
Существует громадное различие между людьми в уме, но уравнивают всех, а вернее, заменяют естественную разницу искусственной лестницей чинов и сословий, противоположной порядку вещей. Такое мерило выгодно дуракам, остальные в невыгодном положении, удаляются из общества и там остаётся одна мелочь. Равноправие отталкивает умных людей как равенство притязаний при неравенстве способностей, а следовательно, и заслуг. Оно готово признать любые достоинства, помимо умственных, эти последние - контрабанда. Требуется бесконечное терпение к глупости, а ум должен вымаливать себе пощаду или прятаться, умственное превосходство оскорбительно уже в силу своего существования. Поэтому стадо имеет целью уравнять умных с дураками и принуждает первых сокращать, даже уродовать себя. Чобы там понравиться, надо опуститься до другх. Взамен себя мы приобретаем их, но общение с этими людьми не дает ничего, помимо скуки. Променять такое общество на одиночество даже выгодно.
Глупцы, наоборот, общительны как дети. Необходимо ещё сказать, что все действительно ценное не ценится ими, а то, что ценится - на самом деле ничтожно. Достойный поступит разумно, сократив потребности ради личной свободы.
Всякий дурак - малая дробь человека, поэтому нужно дополнить его другими, чтобы могло набраться целое человеческое сознание.
Общительность человека обратно пропорциональна его интеллектуальной ценности, и сказать "он очень необщителен" почти то же самое, что "он достойный человек".
Склонность уединяться не врождённая, а следствие приобретённого опыта и размышлений о нём.
Страница 2 из 3
Часовой пояс GMT +3, время: 05:01.