у меня опыт пионерской жизни всего полторы недели. Привезли в лагерь, через полторы недели на скорой обратно в город в больничку на полтора месяца.
Все свои лета в детстве я проводила в деревнях. Половину лета на Алтае, другую половину в Кулундинской степи. Возвращалась домой, разговаривая на таких диалектах, что мама хваталась за сердце. Потому что не понимала. Не в смысле, что я матом разговаривала. Нет, я говорила на тех диалектах, что в тех деревнях были. Т.е. смесь украинских, белорусских слов, замешанных на сибирском говоре, включающем слова алтайцев, шорцев. После Кулунды я заворачивала как старый кержак, ругающийся со старым чалдоном. Пятки мои были твердости камня, а нос облуплен. Мои черные волосы выгорали до медного тициана и от солнца выпрямлялись все мои кудри. Я умела доить корову, рубить курей, была кусана пчелами, когда лезли воровать с пасеки мёд, ходила ставить силки на ондатр, а потом этих ондатр готовить на костре. От моих одежек и обуток, в которых меня привозили в деревню, оставались буквально ошметки. Привозили меня в город за неделю до школы, отмывали, покупали новую одежку, обычно размера на два-три больше той, что была в мае. И к октябрю я становилась снова милой городской девочкой.

недавно рассматривала на яндекс картах алтайскую деревню. От нее осталось 15 дворов. И школы нет. Но все места вполне узнаваемы. Где дом быбы Секлетиньи стоял, где старые фермы были, где горькие озера... А вот баганские деревни очень даже себе деревни.