Полнейшая информационная изоляция. Официально считается, что страна процветает. На всех денежках написано "Не завидуем никому на свете" (это императив - "Не завидуй никому на свете"), т. е. "мы самые счастливые, живем лучше всех". Южная Корея официально считается адом. 7 млн безработных (т. е. около 30% безработицы) - чушь собачья, конечно, ничего такого нет. В школьных учебниках предлагают решить задачи... что в бедном южнокорейском городе такое-то количество детей просит милостыню, а такое-то количество детей чистит обувь американским солдатам, какая пропорция детей чистит обувь американским солдатам? Задачка четвертого класса. Мне позвонили товарищи из американского журнала, которым попалась моя заметка на глаза, и сказали: "А вы уверены, что это так? Дайте нам источник". Я честно пошел смотреть первоисточники и обнаружил, что примерно 1/4 часть всех задач в северокорейских учебниках производит такое впечатление. То про страдающих, то сколько литров крови для продажи американским империалистам сдали голодающие студенты, если каждый сдал по столько-то, сколько танков сожгли героические дяди из народной армии и т. д. В такой атмосфере люди жили.
Все так и существовало. Гигантская милитаризация, которая, видимо, все подкосила. При этом изначальная стартовая ситуация в Северной Корее была достаточно благополучной. Конечно, вся эта система была экономически очень неэффективной. Но на протяжении десятилетий северокорейская дипломатия великолепно лавировала между Советским союзом и Китаем, шантажируя обе стороны отказом от своего нейтралитета - что "если что случится, то тут же американцы". Несмотря на то, что их ни в Пекине, ни в Москве никогда особенно не любили. Если вам скажут, что северокорейский режим это советская марионетка, то - да, марионетка на начало 50-х, а к концу 50-х глаза бы Кремля эту марионетку не видели, т. е. ненависть там была. Это, наверное, единственный режим, по поводу которого все - от крайнего диссидента до секретаря ЦК - думали примерно одинаково. Но приходилось поддерживать из геостратегических соображений.

В начале 90-х гг. ситуация изменилась. Рухнул Советский союз, прекратились субсидии, льготные поставки нефти и энергоносителей (что очень важно), прекратилась закупка некачественной северокорейской продукции, за которую по бартеру, по клирингу отправляли достаточно качественные вещи, и т. д.. Блокады как таковой не было, просто советские, венгерские и прочие товарищи сказали: "Хотите автобусы, истребители? Отлично! Платите по мировой цене в твердой валюте, а иначе - ваша проблема".
И тут система начала меняться. Обнаружилась очень любопытная вещь. Система тотального контроля, тотального наблюдения все-таки очень дорогая, особенно в сочетании с гипермилитаризацией экономики. Оценки разные, потому что, естественно, все секретно. Северная Корея не публикует никакой экономической статистики (вообще никакой) с начала 60-х, почти ничего, кроме демографической. Демографическая статистика просочилась при смешных обстоятельствах, о которых нет времени рассказывать, но просочилась не потому, что они этого хотели, а так нечаянно получилось. А основная статистика не публикуется. Похоже, что уровень милитаризации примерно соответствовал уровню Советского союза (может, чуть поменьше) времен Второй мировой войны. И таким был уровень военного бюджета на протяжении десятилетий.
Система стала валиться, для народа это примерно совпало со смертью Ким Ир Сена, хотя реально первые признаки кризиса проявились, когда Ким Ир Сен был еще жив. Что произошло. Во-первых, с точки зрения народа, стали задерживать выдачу продуктов по карточкам. Еще в 70-е гг. произошло первое сокращение норм выдачи продуктов, сказали, что "поскольку империалисты бряцают, ястребы сгущаются, то нам необходимо уменьшить количество выдачи, что мы добровольно, все, как один, добровольно откажемся от одного дня из пятнадцати в пользу нашей армии". Второе сокращение было в конце 80-х, а где-то с 1992 г. пошли реальные задержки в выдачи риса. Его выдавали раз в 15 дней, и вдруг люди приходили в назначенный срок, а риса не было: "Приходите потом".
Кстати, я говорю "рис", но это неточно. Реально чистый рис получал только Пхеньян, и то не весь. В провинции никакого риса не видели - ячмень, кукуруза, потому что карточки выдавали на "зерновые". А какие именно зерновые - это особый вопрос. И посольство всегда очень интересовалось соотношением риса, кукурузы и ячменя в пайках, потому что это был очень важный показатель стабильности - раз, и политического значения того или иного района - два. Т.е. если в данной провинции дают аж 30% пайка чистым рисом, значит, это важная провинция, а если там риса нет, значит, эту провинцию списали, сочли политически неважной. А если доля риса в пайках выросла, значит, там началось что-то интересное, надо приглядеться внимательнее.

Стала исчезать выдача пайков. Официальная северокорейская версия: главная проблема - катастрофические наводнения 1996 г. Наводнения действительно были и действительно большие. Впрочем, они ударили и по Южной Корее, и в результате Южная Корея осталась без лука и практически без капусты. Я в это время там находился. Народ нервничал, цена на капусту выросла в 8 раз, газеты писали, что лук закупается и вот-вот будет - вот и все, что случилось на юге. На севере был удар куда серьезнее, но проблема в том, что развал карточной системы начался до наводнения. Наводнения просто усугубили ситуацию.
Известно, что для того чтобы выдавать нормы по карточкам, необходимо иметь примерно 5,5 млн т зерновых в год. Реально Северная Корея в худшие годы, во второй половине 1990-х гг. собирала 3,5-4 млн т зерновых, т. е. нехватка составляла 1,5-2 млн т, или около 1/3. Примерно с 1995 г. хроническое недоедание начало превращаться в массовый голод. 1996-1999 - это годы массового голода в стране по-видимому крупнейшая гуманитарная катастрофа на Дальнем Востоке со времен Большого скачка в Китае. Количество жертв голода не установлено и, видимо, не будет установлено в обозримом будущем с полной достоверностью. Оценки - от 250 тыс. человек (это цифра, которую признали сами северокорейцы) до 2,5 млн человек (это цифра одной из благотворительных организаций, вероятнее всего, сильно преувеличена). Я бы сказал, что, наверное, справедливы оценки американских демографов - 600-900 тыс. excessive deaths, т. е. "излишних смертей" на протяжении 1996-1999 гг. Людей 23 млн, т. е. мы имеем 3-4% населения, которые умирают на протяжении этих трех лет в результате голода и связанных с ним болезней.

Возникает вопрос, почему же северокорейское руководство не пошло на радикальные реформы? Казалось бы, через границу находятся Вьетнам и Китай, взял и скопировал. Дело в том, что существует одна очень серьезная проблема, которая кардинально отличает Северную Корею от Вьетнама и Китая - это существование Южной Кореи. Разница в уровне дохода на душу населения между Северной и Южной Кореей 10-30 раз, зависит от того, как считать. Это очень серьезно.
У Китая другой случай. Конечно, китайцы знают, что американцы живут лучше, но это процветание другого народа, с другим прошлым, другой историей. А здесь мы имеем ту же самую нацию, говорящую на том же самом языке, вдобавок пропаганда десятилетиями долбит, что это один и тот же народ. Невозможно проводить рыночные реформы, когда в стране запрещены мобильные телефоны, когда для доступа к интернету необходимо иметь личное разрешение главы государства (а это именно так, я не рассказал о северокорейском интернете - времени не было, могу рассказать потом), когда для поездки по каким-то делам в другой уезд ты должен получить разрешение "треугольника" и полиции. Какие китайские реформы? Плюс еще важный момент. В рыночной экономике люди будут все больше зависеть от результативности труда, все меньше от исполнения официальных команд и громких выступлений на собраниях.
Но если начать китайские реформы в Северной Корее, уже через несколько лет информация о южнокорейском процветании распространится по стране. Вдобавок люди будут меньше бояться, выйдут из-под контроля государства с частными, получастными организациями. Разумеется, в Китае та же проблема. Но китайцы понимают, что если они завтра начнут демократическую революцию, лучше им от этого жить в близкой перспективе не станет, наоборот - будут нестабильность и проблемы. Вступить в США в качестве 51 штата, штата China, они тоже определенным образом не могут.
В Северной Корее ситуация другая. Руководство должно помнить, что над ними всегда висит угроза, условно говоря, восточно-германского сценария, и они этого боятся. Потому что если ослабят контроль, очень велик риск того, что система рухнет, а если система рухнет, то им, скорее всего, будет очень и очень грустно. Кроме того, это не либеральная Восточная Германия, это 150-200 тыс. политзаключенных, это довольно большое количество смертных приговоров за политику (известно много случаев, я лично знаю большое количество историй такого рода). В общем, есть еще основания бояться ответственности: что они не просто потеряют власть, а кто-то еще и ответит за реальные или не совсем реальные преступления. Кроме того ясно, что в случае объединения капитализм в Северной Корее будут строить не неожиданно прозревшие секретари обкомов, а менеджеры из Samsung’а и LG, которые приедут, и с ними конкурировать практически невозможно.
Все это вместе означает, что северокорейская элита (а это достаточно адекватные люди; в отличие от народа, они отлично понимают ситуацию) осознает, что у них нет выхода, они его не видят. Условно говоря, едут на тигре: понимают, что опасно, а как слезть не знают. Они не видят выхода из ситуации. Они видят, что если начнут реформы китайского образца - сметут. Часто приходится слышать от них вопрос, его и мне задавали, и всем задают: "А что случилось в Восточной Европе с бывшими партийными работники и прочими ГДРовскими руководителями?". Этот вопрос слышишь так часто, что понятно - он там крутится в головах власть предержащих постоянно. Они боятся.