СВИРИДОВ И ШОСТАКОВИЧ (интервью с Г. Свиридовым) Эту беседу Свиридов разрешил опубликовать только после его смерти, что "Труд" и делает в канун столетия Дмитрия Шостаковича. Разговор состоялся в 1996 году на даче композитора. Вообще-то Свиридов не давал интервью, а тут, видимо, сказалась давняя дружба с газетой "Труд"... - Шостаковича обвиняли в том, что его ученики невольно ему подражают, становятся "маленькими Шостаковичами"... - Ха-ха, большим Шостаковичем очень трудно стать, им надо родиться... Давайте я так скажу: Шостакович - великий композитор, это прежде всего. Человек, создавший громадные художественные ценности, его талант, влияние и слава были исключительными. Я приехал в Ленинград юношей и страстно увлекся его музыкой. Он хорошо ко мне относился... Но этого, пожалуй, не надо говорить. От него я узнал очень много интересного, он был в курсе музыкальной, художественной жизни России. Меня поражало, с какой огромной симпатией относились к нему интеллигенты. Не забудьте, что Россия, Петербург в особенности, потеряли большую часть интеллигенции, которая погибла, бежала... Блок погиб, Горький уехал... Русская художественная жизнь оскудела. Поэтому молодой человек столь яркого дарования пользовался колоссальной любовью старшего поколения. Когда я стал его учеником, он повсюду меня водил... Но это тоже нехорошо говорить. Когда я умру - тогда можно... Он приходил, допустим, на митинг интеллигенции - и брал с собой не друзей-ровесников, а мальчишку Свиридова. Я был страшно горд... - Какие его музыкантские идеи вы восприняли в первую очередь? - Сложно сказать. Я ведь уже сам старик. Художник переживает разнообразные влияния, превозмогает их... Шостакович меня научил самому отношению к музыке, вере в ее колоссальную силу! У него бывали трудные минуты, он ругался на чем свет стоит, говорил: "Все к чертовой матери, никому не нужно то, что я делаю, Бетховен дурак был, что музыку писал..." Но это так, в сердцах. Он, конечно, сознавал в себе огромные силы. - Георгий Васильевич, а в чем его "русскость"? Спрашиваю, потому что для многих эта сторона его творческой натуры до сих пор не очевидна. - Ну, он русский человек. Хотя отец был поляк, работал в палате мер и весов у Менделеева. Мать Софья Васильевна Какаулина - из поповского рода, дед Шостаковича был поп. Слушайте, мы же связаны почти семейно через мою жену Эльзу. Она ближайшая школьная подруга Оли Какаулиной, племянницы Дмитрия Дмитриевича. А недавно меня пригласили на концерт в Петербург, и ко мне за кулисами подошел другой племянник Шостаковича - Митя Фридерикс. Между прочим, внук барона Фридерикса... Вот какой это был круг - настоящая петербургская интеллигенция. В музыке Шостаковича много и немецкого. Точнее, немецко-русского - от Шумана к Рубинштейну, Чайковскому, Глазунову... Эта линия, как равная, существует наряду с национальной линией Мусоргского, вообще Могучей кучки... Я тоже, когда стал заниматься у Шостаковича, начал как бы в немецкую сторону уходить - симфонию писать... Потом я от этого отошел, искал свои темы... Впрочем нет, и музыка Шостаковича тоже русская, хотя по-другому. Он был бы эклектик, если бы не переплавил это все в печке своей души при колоссальной внутренней температуре. Он же и в еврейском стиле писал... - Наверное его интересовала яркость этих фольклорных интонаций... - Не только. У него с еврейством были свои взаимоотношения. Шостакович - дитя бурного революционного времени, кровавого зиновьевского Петрограда. Я не могу вам передать всего, что он мне рассказывал - как бегал мальчиком утром читать списки расстрелянных, повешенные на телеграфных столбах, видел людей, падавших в обморок, потому что там были фамилии их родственников. В 20-е годы Ленинград, где Зиновьев истребил массу народа, стал заселяться пришлыми людьми, лояльными к революции, в том числе евреями. У Шостаковича было много друзей-евреев. Но дело не только в этом. Еврейство интересовало его с психологической точки зрения - как преследуемый, третируемый народ. И даже когда не было такого уж преследования - сразу после Победы многие евреи ходили с задранными носами - он сохранил в душе такой немножко романтический образ еврея. Эта любовь к гонимым вообще характерна для русской интеллигенции. Шостакович был гуманист, хотя слово это немножко израсходованное. Его "Еврейские песни" - прекрасная вещь, но это же не настоящая еврейская музыка, это стилизация. - А как же его "нравственность"?.. - Это сложный вопрос. Петербургские интеллигенты были и совсем безнравственными. Блок - совершенно безнравственный человек. Он же писал: "Я сам, позорный и продажный, с кругами синими у глаз..." Да, искусство Шостаковича нравственно - по сути, в своих заповедях. Хотя в бога он, по-моему, не верил. Я не критик его, он для меня учитель. Конечно, есть у него вещи слабые, плохие, написанные с дурным посылом. Например, "Песнь о лесах" - это же все на моих глазах возникало. Но он должен был выбирать - сопротивляться власти или смириться: вот вам, пожалуйста... И тем сохранить себя. Понимаете, художник должен сохранить свое тело, потому что в нем, внутри, лежит талант. Поэтому художник имеет право на компромисс... Например, Шостакович написал целое сочинение по заказу Берии для ансамбля НКВД. Об этом теперь стыдятся говорить - но такие были обстоятельства. С другой стороны, это дало ему возможность позже обратиться к Берии, когда арестовали композитора Моисея Вайнберга... - Стало быть, разруганный в партийных постановлениях, Шостакович сохранял влияние даже на политиков? - Ну конечно, Сталин его очень ценил. Не надо из Сталина делать дурака, это был человек гигантского ума. - Жестокий эксперимент, жертвой которого в конце 40-х оказались Зощенко, Ахматова, тот же Шостакович... - Ну, с Зощенко и Ахматовой другое. Я убежден, что художественный элемент здесь имел только косвенное значение. Сводили счеты даже не с ними, а с политическим руководством Ленинграда. Сталин уже болел, и развернулась борьба за место, которое вскоре освободится. А композиторское дело 1948 года - это ответ на речь Черчилля в Фултоне, где, в сущности, была поставлена задача развала нашей страны... Тогда Сталин принял свои контрмеры, показал, как надо сплачивать общество: чтобы все послушными были, а то глядите у меня... Думаю, так. Ведь особенно грубых репрессий среди композиторов не было. Вот писатели многие погибли, да... Нет, никто Шостаковича уничтожать не собирался. Сталин же его и в Америку посылал... Никому не рассказывал, а сегодня, думаю, никто этого эпизода уже и не знает, один я в живых остался. Случай, который доказывает, каким авторитетом у Сталина пользовался Шостакович. Был в Москве некий композитор, хороший, талантливый, но почему-то Дмитрий Дмитриевич его музыку не любил. И когда того композитора выдвинули на Сталинскую премию, Шостакович написал письмо Сталину, мол считаю решение комитета несправедливым - произведение по форме слабо, тематический материл малоинтересен, оркестровка невыразительна... Притом Шостакович не был членом комитета по премиям, а комитет под руководством Жданова решение уже принял, надо было только утвердить его на Политбюро. И вот в самом конце заседания Политбюро, когда все уже согласились с кандидатурами, названными комитетом, Сталин берет слово: "Товарищ Жданов, у меня тут есть одно письмо..." И читает. Все растеряны, а Сталин говорит: "Товарищ Жданов! Я думаю, что Шостакович лучше нас с вами разбирается в музыке. Я предлагаю посчитаться с его точкой зрения" - мне это сам Дмитрий Дмитриевич рассказывал. Правда, я так до конца и не понял, зачем он ввязался в то склочное дело. (Как удалось выяснить корреспонденту "Труда", Свиридов под неугодным Шостаковичу композитором имел в виду Евгения Голубева. Кроме эстетических разногласий добавился и личный мотив: Голубев увел от Шостаковича Татьяну Николаеву - замечательную пианистку и красивую женщину, на которую Дмитрий Дмитриевич имел виды. - С.Б.). Был и такой эпизод: прихожу я к Дмитрию Дмитриевичу однажды и вижу - на столе стоит фотопортрет. Я его друзей более-менее знал, но это лицо было мне незнакомо. Он объяснил: "это Левон Атовмьян, замечательный человек, сидит в лагере". Представляете - в то время!.. - Говорят Шостакович был и выпить не дурак... - Да, он мог выпить стакан водки запросто. Видите ли, это тогда было в духе времени. Соломон Михоэлс был пьяница - я это говорю не в осуждение, он хороший человек, бессребреник. Кстати, Михоэлсы меня к себе прописали, когда мне понадобилась московская прописка... Я тоже одно время много пил - но меня Дмитрий Дмитриевич ругал за пьянство ужасно. За мной ведь некому было смотреть, я многие годы жил один. Бывали времена, я бедствовал страшно - а он делился со мной заказами, которые к нему поступали на прикладную музыку. 40 лет дружбы, понимаете ли! И даже когда мы во многом разошлись, он продолжал поддерживать. Мне далеко не все его поздние вещи нравились - сейчас я понимаю, что он устал, да просто был очень болен. Ну и люди из окружения Дмитрия Дмитриевича "помогли", чтобы отношения наши испортились. У него недостаток один был - он очень много слушал сплетен. Ну, это дело житейское, кто ж их не слушает... Но он все равно писал, чтобы, например, мои "Курские песни" выдвинули на Государственную премию... Ярчайший человек, подобного уже не встречу. Особенно сегодня, когда затопляет нас вот это страшное г...но - поп-музыка. Но кто знает, что будет завтра... Все-таки не может быть, чтоб так все и кануло в дерьме. Беседу вел С. Бирюков. Труд, 22.09.2006
