ИНТЕРВЬЮ С ТИГРАНОМ МАНСУРЯНОМ - Вы родились в Бейруте и переехали с семьей в советскую Армению. Какие воспоминания остались у Вас от детства? - Дома у нас царил культ классической музыки, фамилии Шуберт, Шопен, Бетховен, Моцарт мы знали с самого детства. Когда они звучали по радио, мы должны были проявить глубокое уважение - прекратить любые занятия и отдаться слушанию. В 1947 году, когда репатриировались в Армению из Бейрута, мне было восемь лет... Мы жили в Артик-Туфе, там я закончил семилетнюю школу. Сейчас в Артике есть музыкальная школа, а тогда ее не было, и музыкой начал заниматься самостоятельно... В жизни я снова и снова становился самоучкой... Есть роман о Джеке Лондоне - “Моряк в седле”, вот и я после моря оказался в горах... Шок от разницы... во всём... В Бейруте я два года учился во французской католической школе с ее утонченной атмосферой, а тут попал в город каменных рудников, где добывали туф и люди жили в страшном напряжении. Эта работа накладывала очень сильный отпечаток на "каменные поколения". В конечном счете, от напряжения и стресса я заболел... Но по сей день очень люблю и город, и людей, и весь Ширакский район. Я много читал, писал стихи и существовал в своей реальности, хотя одновременно жил обычной жизнью советского школьника. - А музыка? Помните свою первую попытку? Что вдохновило? - Однажды вечером я увидел трофейный немецкий инструмент. Это было в рабочем клубе, рядом сидели рабочие и играли в шахматы. Я не мог от него оторваться! Стал наигрывать не зная нот, фантазировать, то есть сочинял, как мог. Вот и пошло, и пошло... Чтобы поступить в музучилище, я самостоятельно выучил ноты, теорию музыки, сольфеджио, это было очень трудно. С тех пор музыка - мое личное дело. - В советское время вы считались композитором-авангардистом, а во время недавней “Недели советского авангарда” ваши произведения исполнялись в Линкольн-центре наряду с сочинениями Шнитке, Канчели, Губайдуллиной, Пярта, Сильвестрова. Считаете ли Вы себя авангардистом в искусстве? - Когда я закончил консерваторию и готовился войти в жизнь, то понял, что учиться надо заново - современной музыке, которую в Советском Союзе, практически не знали. Еще будучи студентом я успел познакомиться с Сильвестровым в Киеве, с Пяртом в Эстонии, а также с Болконским, Шнитке, Губайдуллиной, Денисовым. От них у меня и появились первые записи, партитуры, теоретические труды, все на уровне самиздата. Появился учебник по системе додекафонной музыки Шенберга. Я покупал книги на французском языке и начал усердно и заново учиться, это время для меня тоже оказалось непростым... В начале 70-х годов одно из моих сочинений попало в руки Булеза, мэтра современного авангарда во Франции, и он его сыграл. Это стало знаком того, что я на верном пути... А после консерватории я занимался самообразованием и скоро понял, что это удел на всю жизнь... Когда увлекаешься новой музыкой, это естественно и органично ведет тебя к старинной добаховской музыке... - Ваши вкусы менялись... - Это годы поисков, мучений, кропотливого труда. Европа всегда смотрела на Восток и обогащала себя оттуда. Европейский авангард многое знает о музыке Востока, Африки и многое перенял - когда изучаешь технический арсенал европейской музыки вместе с ее эстетикой, видишь, что их привлекает, куда привел этот путь в атональной музыке, что ищет авангард. Комитас записывал фольклорную музыку с помощью хазов, а потом переводил на европейскую знаковую систему. Хазы служат для отображения модальной, ладовой музыки, системы нетемперированного звукоряда, где присутствуют четвертьтона. В европейской музыке мы имеем дело с темперированным звукорядом (где высота звуков соседних клавиш отличается на полтона. - прим. ред. ). Поэтому, переходя на европейскую систему нотной записи, Комитас неизбежно упрощал, огрублял. Несколько песен в его исполнении записано в Париже начала XX века, он поет четвертьтона, а в европейской нотации стоит вообще другое. Я учился пониманию четвертьтонов, учился ими манипулировать. - Есть ли нечто общее, что можно охватить понятием “армянская музыка”? - Ради познания скрытых глубин человечество предпринимало громадные усилия... есть важные вещи, относящиеся к дохристианскому периоду. Искусство это взаимосвязи, не существует закрытого, локального искусства. - Среди старшего поколения редко встретишь человека, столь же оптимистичного, как Вы по отношению к настоящему и будущему искусства... - Сейчас одновременно происходят и разрушение, и активное созидание. Наша молодежь - это люди компьютера, владеющие языками. У них друзья повсюду, во всем мире. Я их очень люблю. Я верю в них, это поколение сделает свое дело уже на здоровой основе. Наше поколение было искалечено, советский композитор, советский художник - это калеки, которых надо постоянно поддерживать. Они не могут сами по себе существовать, не в состоянии обеспечить себя, так их приучили, отняв личную инициативу. Молодые сами зарабатывают себе на жизнь, устраивают себе поездки, получают заказы. Если ты одарен, ты всюду интересен... - Ваши диски выпускались знаменитой в кругах подлинных ценителей музыки компанией ECM, а ваш альтовый концерт с диска “Monodia”был номинантом премии “Грэмми” за 2004 год... - На этом диске три моих новых сочинения и одно старое, 80-х годов. Мой альтовый концерт действительно был номинирован на “Грэмми”... номинируются пять лучших сочинений, выпущенных за год... Концерт был написан в 1995 году для Ким Кашкашян, мы очень долго над ним работали, несколько лет встречались, уточняли детали. Она попросила записать для нее, как я ощущаю природу произношения, интонации, логику интонации. Так мы начали, потом шлифовали несколько лет, пока она не решила исполнять произведение - играла его в Европе, в разных городах. Слушая первые записи концертных исполнений, я поражался, как долго ей аплодируют... Каковы ваши ощущения в целом от музыки, звучащей в современном мире? Меня интересует новая музыка, но в разной степени. Музыкальный мир сейчас очень богат, мой интерес там, где соприкасаются Восток и Запад. Я слушал Терри Райли - это минималист, у него развито ощущение восточной ладовой музыки...
