Бумбараш рассказывал про свои беды, а Яшка его утешал: - Придет пора - будет жена, будет изба! Дворец построим с балконом, с фонтанами! А Варьке голову ты не путай - раз отрублено, значит, отрезано. За тебя она теперь не пойдет. А чуть что Гаврилка узнает, он ее живо скрутит. Он теперь в силе. Видал, верховые к нему поскакали? - Охрана? - Банду собирают. Я всё вижу. Это только одна комедия, что охрана. На прошлой неделе под мостом в овраге упродкомиссара нашли: лежит - пуля в спину. Недавно у мельницы Ваську Куликова, матроса, из воды мертвого вытащили, мне и то ночью через окно кто-то из винтовки как саданет! Пуля мимо башки жикнула! Посуду на полке - вдрызг, и через стену - навылет. Скоро хлебную разверстку сдавать. Ну вот и заворочались. - А красные что? Они где заняты? - А у красных своя беда. На Дону - Корнилов. Под Казанью - чехи. Яшка зажмурился. Точно подыскивая трудные слова, он облизал губы, пощелкал пальцем и вдруг напрямик предложил: - Знаешь, Семен! Давай, друг, двинем в тобой в Красную Армию. - Еще что! - с недоумением взглянул на Яшку озадаченный Бумбараш. - Да ты, парень, в уме ли? - А чего дожидаться? - быстро заговорил Яшка. - Ну, ладно, не сейчас. Ты отдохни дней пяток-неделю. А потом возьмем да и двинем. Нас тут еще трое-четверо наберется: Кудрявцев Володька, Шурка Плюснин, Башмаковы братья. Я уже все надумал. У Шурки берданка есть. У меня бомба спрятана - тут на станции братишка у одного солдата за бутылку молока выменял. Ему рыбу глушить, а я забрал... Ночью подберемся, охрану разоружим, да и айда с винтовками. От таких сумасшедших слов у Бумбараша даже хмель из головы вылетел. Он поглядел на Яшку - не смеется ли? Но Яшка теперь не смеялся. Смуглое лицо его горело и нахмуренный лоб был влажен. - Так... так... - растерянно пробормотал Бумбараш. - Это, значит, из квашни да в печь, из горшка да в миску. Жарили меня, парили, а теперь - кушайте на здоровье! Да за каким чертом мне все это сдалось? - Как - за чертом? Чехи прут! Белые лезут! Значит, сидеть и дожидаться? - И Яшка недоуменно дернул плечами. - Мне ничего этого не надо, - упрямо ответил Бумбараш. - Я жить хочу... - Он жить хочет! - хлопнув руками о свои колени, воскликнул Яшка. - Видали умника! Он жить хочет! Ему жена, изба, курятина, поросятина. А нам, видите ли, помирать охота. Прямо хоть сейчас копай могилы - сами с песнями прыгать будем... Жить всем охота. Гаврилке Полувалову тоже! Да еще как жить! Чтобы нам вершки, а ему корешки. А ты давай, чтобы жить было всем весело! - Не будет этого никогда, - хмуро ответил Бумбараш. - Как это - чтобы всем? Не было этого и не будет. - Да будет, будет! - почти крикнул Яшка и рассмеялся. - Я тебе говорю - дворец построим, с фонтанами. На балконе чай с лимоном пить будешь. Жену тебе сосватаем... Красавицу! Надоест по-русски - по-немецки с ней говорить будешь. Ты, поди, в плену наловчился. Подойдешь и скажешь... как это там по-ихнему? Тлям... Блям. Флям: «Дай-ка я тебя, Машенька, поцелую»... Как - не будет? Погоди, дай срок, все будет. Яшка умолк. Цыганское лицо его вдруг покривилось, как будто бы в рот ему попало что-то горькое. Он тронул Бумбараша за рукав и сказал: - Позавчера на кордоне сторожа Андрея Алексеевича убить хотели. Не успели. В окно выпрыгнул. Ты мимо сторожки проходил, не заглянул ли? - Заглянул, - ответил Бумбараш. - Изба брошена. Пусто! Он хотел было рассказать о ночном случае, но запнулся и почему-то не сказал. - Значит, скрылся... - задумчиво проговорил Яшка. - А оставаться ему там нельзя было. Он партийный... Яшка хотел что-то добавить, но тоже запнулся И смолчал. Разговор после этого не вязался. - Ты подумай все-таки! - посоветовал Яшка. - Сам увидишь: как ни вихляй, а выбирать надо. А к Варьке смотри не ходи, как друг советую. Да! - Яшка виновато замялся. - Ты смотри, конечно, не того... помалкивай... - Мое дело - сторона, - ответил огорченный Бумбараш. - Я разве против? Я только говорю - сторона, мол, мое дело. - «Сторона ль моя сторонушка! Э-эх, широ-окая, раздо-ольная...» - укоризненно покачивая головой, потихоньку пропел Яшка. - Ну вставай, пролетарий! - опять рассмеявшись, скомандовал он(самому себе) и одним толчком вскочил с травы на ноги. *** Однако Бумбараш Яшкиного совета не послушался и в тот же вечер попер к Вареньке. Вернувшись домой, чтобы отряхнуться от невеселых мыслей, он допил оставшиеся полбутылки самогона. После этого он сразу повеселел, подобрел, роздал ребятишкам еще по куску сахару, которые, впрочем, Серафима тотчас же у всех поотнимала, и подумал, что вовсе ничего плохого в том, что он зайдет к Вареньке, не будет. Он даже может зайти и не к ней, а к Гаврилке Полувалову. Дружбы у них меж собой, правда, не было, однако же были они почти соседи да и в солдаты призывались вместе. Только Бумбараш скоро попал в маршевую, а Гаврилке повезло, и он зацепился младшим писарем при воинском начальнике. Бумбараш побрился, оцарапал щеку, потер палец о печку, замазал мелом синяк под глазом и, почистив веником сапоги, вышел на улицу. У ворот полуваловского дома хрустели овсом оседланные кони. Бумбараш заколебался: не подождать ли, пока эта кавалерия уедет восвояси? Но, услыхав через дверь знакомый Варенькин голос, он привычным жестом провел рукой по ремню, одернул гимнастерку и вошел на крыльцо. В избе за столом сидели шестеро. В углу под образами стояли винтовки, на стене висела ободранная полицейская шашка - должно быть, Гаврилкина. «Эк его разнесло! - подумал Бумбараш. - А усы-то отпустил, как у казака». Увидав Бумбараша, Варенька, которая раздувала Гаврилкиным сапогом ведерный самовар, не сдержавшись, вскрикнула и быстро закрыла глаза ладонью, притворившись, что искра попала ей в лицо. Гаврила Полувалов посмотрел на нее искоса. Обмануть его было трудно. Однако он не моргнул и глазом. - Заходи, коли вошел! - предложил он. - Что же стоишь? Садись. Пей чай - вино выпили. Варенька вытерла сапог тряпкой, подала его мужу. С Бумбарашем поздоровалась, но в лицо ему не посмотрела. «Похудела! Похорошела! Эх, золото!» - не чувствуя к Вареньке никакой злобы, подумал Бумбараш. Но молчать и глядеть на нее было неудобно. И он нехотя стал отвечать на вопросы, где был, как жил, что видел и как вернулся. - Лучше было тебе и вовсе не ворочаться, - сказал Полувалов. - Такой вокруг развал, разгром, что и глядеть тошно. - И, пытливо уставившись на Бумбараша, он спросил! - С Яшкой Курнаковым видался? Он, собачья душа, поди-ка, тебе все уже расписал? - Что Яшка! - уклончиво ответил Бумбараш. - Я и сам всё вижу. - А что ты видишь? - насторожившись, спросил Полувалов. - Варвара, глянь-ка там за шкафом, не осталось ли чего в бутылке? Дай-ка, мы с ним за встречу выпьем. Пить Бумбараш уже не хотел, но, чтобы задержаться в избе подольше, он выпил. Красавинские охранники, не разгадав еще, что Бумбараш за человек и как при нем держаться, сидели молча. - Дак что же ты видишь? - продолжал Полувалов. - Говори, послушаем. Мы-то тут ходим, тычемся носом, как слепые. А тебе со стороны, может, и виднее... - Что Яшка! - опять уклонился от вопроса осторожный Бумбараш. - У Яшки - свое, а у тебя - свое. - Что же это у меня за «свое»? - враждебно спросил Полувалов, отыскав в словах Бумбараша вовсе не тот смысл, что Бумбараш вкладывал. - Что мне «свое»? Своего мне и так хватит. Я за всех вас, подлецы, стараюсь... У-у, погань! - скрипнув зубами, пробормотал он и смачно сплюнул, вероятно, опять вспомнив ненавистного Яшку. «Нет, ты не слепой тычешься! - глянув на перекосившееся Гаврилкино лицо и вспомнив рассказ Яшки о пуле, пробившей окошко, подумал Бумбараш. - Таким слепцам на пустой дороге не попадайся!» - Гаврила Петрович! - закричал снаружи бабий голос. - Беги-ка скорей в волсовет, там какая-то бумага пришла. Тебя ищут. - Пропасти на них нет! То-то Гаврила Петрович да Гаврила Петрович! А чуть что - все в кусты! А в ответе опять один Гаврила Петрович... Идем! - поднимаясь с лавки, сказал он Бумбарашу. - Теперь не дождешься... я долго... - И, пропустив Бумбараша в сени, он, обернувшись к охранникам, сказал вполголоса: - А вы подождите. Что там за бумага? Я - скоро. *** Только что Полувалов скрылся за углом, как Бумбараш быстро шмыгнул через калитку во двор, а оттуда - через коровник в сад, что раскинулся над оврагом. Ждать ему пришлось недолго. Варенька стояла рядом и с испугом глядела ему в лицо. - Ты что, Семен? - вздрагивающим шепотом спросила она. - Ты уходи. - Сейчас уйду, - сжимая ее похолодевшую руку, ответил Бумбараш. - Как живешь, Варенька? - Как видишь! Так тебя не убили?.. - Бог миловал. Да, смотрю, напрасно... Горько мне, Варенька! Что же ты поторопилась? - Я не торопилась. А что было делать? Изба сгорела. Мать на пожаре бревном зашибло... Тебя убили... Господи, да кто же это такое придумал, что тебя убили! Уходи, Семен! В избе гости, мне идти надо... - Сейчас уйду. Ты его любишь, Варенька? - Не знаю. Страшный он. Беда будет... - бессвязно ответила Варенька. - Беги, Семен, он сейчас вернется! - Он не вернется. Он сказал, что долго. - Нет, скоро! Я сама слышала! Он хитрый... господи! - с мукой в голосе повторила Варенька. - Да кто же это такое придумал, что тебя убили! Теплая слеза упала в темноте Бумбарашу на ладонь. Бумбараш покачнулся и почувствовал, что голова его быстро пьянеет. Луна слепила ему глаза, и мимо ушей свистел горячий ветер. - Варенька! - сказал он, плохо соображая, что говорит. - Ты брось его... Уйдем вместе. - Полоумный! - отшатнулась Варенька. - Что ты мелешь? Как уйдем? Куда?.. Под пулю?.. «И точно, куда уйдем? - подумал Бумбараш. - Уходить некуда...» Варенька вырвалась и насторожилась. - Беги, Семен! Кто-то идет! Сюда не приходи. Не надо! Она отпрыгнула и скрылась за калиткой. Слышно было, как в коровнике звякнули ведра, и Варенька поспешно вбежала на крыльцо. Бумбараш стоял, опустив голову, и ничего не соображал. На крыльце опять послышались шаги. Если бы Бумбараш не был пьян, если бы он не был ослеплен луною и оглушен свистом ветра, то по тяжелому топоту он сразу бы угадал, что это идет не Варенька - и не один, а двое. Он шагнул к калитке и нарвался на Гаврилку Полувалова и старшого из красавинской охраны, которые, чтобы их разговора никто не слыхал, шли в сад. - Стой! - крикнул Гаврилка и схватил Бумбараша за рукав. Бумбараш двинул Гаврилку коленом в живот, отскочил в кусты и тотчас же получил сам тяжелый удар по голове - должно быть, железным кастетом. Он зашатался... выровнялся, шагнул к оврагу... опять зашатался... хватаясь за ветви, выпрямился, оступился и, цепляясь за колючки, покатился под откос в овраг. *** Очнулся он не сразу. Голова ныла. Лоб был мокрый - очевидно, в крови. Где-то рядом журчал ручей, Но луна скрылась, и пробраться через колючки к воде он не сумел. Кое-как выбрался он наверх и задами пошел к дому. Через огород он вышел к себе во двор. Дома еще не спали. Он торкнулся - дверь была заперта. Он подошел к окошку: в избе сидели Василий, Серафима и ее отец - старик Николай. Говорили, очевидно, о нем - Бумбараше, - об избе, о костюме и о лошади... - Добрые люди! - говорила Серафима. - Да разве же мы виноваты? У нас бумага. - Печку растопить этой бумагой! А он скажет: «Вынь деньги да положь!» А где их возьмешь, деньги? Продали, прожили... - Господи, вот принесла нелегкая! Ему что - он один. Куда хочешь пошел да нанялся. Хоть бы ты чего-нибудь, папанька, сказал, а то сидит бороду чешет! Вино для людей поставили - ан, старый сыч, и навалился, и навалился! Бумбараш постучал в окно. Разговор разом оборвался. Выскочила Серафима. - Дай-ка мне воды умыться, - не выходя на свет, попросил Бумбараш. - Ты заходи в избу, там умоешься. - Дай, говорю, сюда! И захвати полотенце, - настойчиво повторил Бумбараш. - Давай полью! - сердито сказала Серафима, вынося полотенце и ковшик. - Да куда ты прячешься? Подайся к свету... Батюшки! - тихо вскрикнула она, рассмотрев на лбу Бумбараша струйку запекшейся крови. - Семен, кто это тебя? - И, вдруг догадавшись, она спросила: - Ты у нее был? Гаврилка?.. - Серафима, - сказал Бумбараш, - я под окном все слышал... Вы с братом будете ко мне хороши, и я к вам хорош... буду. Смотрите, чтоб никому ни слова!.. Кинь мне что-нибудь на сеновале. Я там лягу. - Да зайди хоть в избу! - Не надо, - заматывая голову полотенцем, отказался Бумбараш. - А отцу скажи - захмелел, мол, Семен и на сеновал спать пошел. А больше смотри ничего... *** На следующий день Бумбараш с сеновала не слазил. Если бы Гаврилка Полувалов увидел его голову(то сразу догадался бы, кто это был вчера в саду, и тогда), Вареньке пришлось бы плохо. Бумбараш решил отлежаться, а наутро чуть свет уйти в Россошанск и там переждать с недельку у дяди, который был жестянщиком. Несколько раз с новостями прибегала на сеновал Серафима. - Полувалов к окошку подходил, - сообщила она. - Тебя спрашивал. «Он, говорю, на хутор к крестной пошел». - «Домой вечор от меня он не пьяный воротился?» - «Да нет, говорю, как будто бы в себе. Поиграл на Васькиной балалайке да и спать лег». А на селе, Семен, что-то неспокойно. Охранники шмыгают туда-сюда. Люди болтают, будто приказ вышел - охраны больше не нужно и винтовки сдать на станцию. А Гаврилка будто бумагу эту скрывает. Кто их знает? Может быть, и враки? Разве теперь разберешь... После обеда Серафима появилась опять: - Варьку у колодца встретила. Вдвоем мы были. Больше никого. Вытянула она ведро да будто невзначай опрокинула. «Набирай, говорит, я передохну». А сама стоит и смотрит и, видать, мучается, а спросить боится... Я ей говорю: «Ты, Варвара, от меня не прячься... Семен дома. На сеновале лежит». У ней, видать, дух захватило. «А что так?» - «Да голова у него малость побита и на лбу ссадина. Тебя выдать боится». - «Серафима! - шепчет она, а сама чуть не в слезы. - Христом богом тебя молю: скажи ты ему, чтобы схоронился он отсюда подальше. Вижу я, что к худому идет дело». Тут она замолчала, ведро из колодца тянет. Руки, вижу, дрожат, а сама бормочет: «Пусть Семен Яшке Курнакову скажет: беги, мол, и ты, а то беда будет...» А что за беда, я так и недослышала. Схватила Варька ведра да домой, чуть не бегом. К вечеру Серафима рассказывала: - Яшка Курнаков приходил. Тебя ищет. Я ему говорю: «Дома нету, кажись, в рощу, на пасеку к крестному, пошел. Не знаю - вернется, не знаю - там заночует... Яшка, - говорю ему, - ты берегись. Люди думают, как бы тебе от Гаврилки плохо не было». Как плюнет он на землю, сам озирается, а руку из кармана не вынимает. «Ой, думаю, в кармане у тебя не семечки...» - Яшке сказаться надо было, - подосадовал Бумбараш. - Если еще придет, ты его сюда пошли. - А кто тебя знает! Говорил - молчи, я всех и отваживаю. Оставь ты, Семен, не путайся с ними!.. Я вот ему, паршивцу, я вот ему, негоднику! - зашипела вдруг Серафима, увидав через щель крыши, что пузатый Мишка поймал серого утенка и ловчится засунуть его в мыльное корыто. - И этот тебя весь день тоже ищет, - тихонько рассмеялась Серафима. - «Где дядька? Дядька, говорит, богатый, с сахаром». Ты будешь уходить, Семен, оставь сахару сколько ни то. Сладкого-то у них давно и в помине нету. - Ладно, ладно! - поморщился Бумбараш. - Вы только глядите помалкивайте... - Господи, что мы - чужие, что ли? Я уж, кажись, и так - как могила. Перед тем как лечь спать, он захотел пить, но нечаянно опрокинул чашку с квасом на сено. Спуститься вниз он не решился. В углу крыши зияла широкая дыра, над которой раскинулись ветви густой яблони. Бумбараш встал, сорвал на ощупь яблоко, сунул его в рот и раздвинул влажные листья. Перед ним раскинулось звездное небо, - и среди бесчисленного множества он теперь сразу нашел те три звезды, из-за которых он попал в плен, болел тифом, цингою, потерял избу, костюм, коня и Вареньку... Это случилось при отступлении от Ломбежа на Большую Мшанку. Бумбараш заскочил в хату батальонного штаба, чтобы спросить вестовых, куда, к черту, провалилась восьмая рота. Бородатый офицер, кажется прапорщик, сидя на корточках, кидал в печку остатки бумаг и, чтобы быстрей горели, ворошил их почерневшим клинком шашки. Он всучил оторопевшему Бумбарашу перевязанный телефонным проводом сверток, вывел на крыльцо и острием шашки показал на горизонт. - Подними морду и смотри левее, - приказал он. - Иди до околицы, там свернешь вон на эти три звезды: две рядом, одна ниже. Дальше идти прямо, пока не наткнешься на саперный взвод у переправы. Там найдешь адъютанта третьего батальона. Передашь сверток, возьмешь расписку и отдашь ее командиру своей роты. Бумбараш повторил приказ и, проклиная свою несчастную долю, которая подтолкнула его заскочить в хату, попер полем, время от времени задирая голову к небу. Он был голоден, потому что шрапнельный снаряд разбил ротную кухню как раз в ту минуту, когда кашевар отвинчивал крышку котла с горячими щами. Но всего только час назад ему посчастливилось стянуть из чужой каптерской повозки банку с консервами. Банка была без этикетки, и вместе с голодом его одолевало любопытство - рыбные это консервы или мясные? Выбравшись в поле, он опустился на траву, достал кусок кукурузного хлеба, снял штык и пробил в жестяной крышке дырку. Чтобы не потерять ни капли, он быстро опрокинул банку ко рту. Липкая, едкая, пахнувшая бензином краска залила ему губы, ударила в нос и обожгла язык. Отплевываясь и чертыхаясь, он вскочил и понесся отыскивать воду. Долго полоскал он рот, скреб язык ногтем, вытирал рукавом губы и жевал траву. Наконец, убедившись, что дочиста все равно не отмоешь, еще более голодный и усталый, чем раньше, он зашагал по полю. Надо было торопиться. Он поднял голову, разыскивая свои путеводные звезды, однако там, куда он смотрел, их не было. Он вертел голову направо-налево. Ему попадались созвездия, раскинувшиеся и крючками, и хвостами, и ковшами, и крестом, и дыркою... Но тех трех звезд - две рядом, одна пониже - он не мог разыскать никак. Тогда он пошел наугад и через час нарвался в упор на головную заставу австрийской колонны. *** Бумбараш съел яблоко и взялся поправлять свое измятое логово. Глухой взрыв ударил по ночной тишине. Бумбараш вскочил на ноги. «Бомба! - сразу же догадался он. - Для снаряда слабо, для винтовки крепко. Кто бросает?..» Почти следом раздались три-четыре выстрела. Потом стихло. Потом уже не переставая, то приближаясь, то удаляясь, редкие выстрелы защелкали с разных сторон. «Чтоб вам и на том свете не было покою! - обозлился Бумбараш. - И когда это все кончится!» Он кинулся на сено, укрылся шинелью и решил назло спать, хотя бы на улицах дрались в штыковую. - Хватит! - бормотал он. - Я к вам не лезу. Отвоевался... Однако для спанья время он выбрал плохое. Кто-то забежал во двор и тихонько постучал в форточку. Вскоре на сеновал взобралась запыхавшаяся Серафима. - Семен! - позвала она. - Вставай, Семен! Скорее! - Что надо? - огрызнулся Бумбараш. - Убирайтесь вы к черту! Я спать хочу! - Вставай, очумелая башка! - ахнула Серафима. - Слезай! Бери сумку. Внизу Варька. Одним махом Бумбараш слетел на кучу навоза, и тотчас же из темноты к нему подскочила Варенька. - Беги! - зашептала она. - Тебя ищут! Яшка Курнаков бросил бомбу. Забрали три винтовки... Шурку Плюснина убили... Гаврилка думает, что ты с ними заодно. Найдут - убьют! - Погоди! - вскидывая сумку за плечи, пробормотал разгневанный Бумбараш. - Я еще вернусь! Я ему убью! Дай только разобраться... Выстрелы раздавались все ближе и ближе. Но стреляли, очевидно, наугад, без толку. - Ну, бог с тобой, уходи, уходи! - заторопила Серафима. - Мимо воробьевской бани ступай, прямо через речку, вброд - там мелко. - Через мельницу не ходи, - прошептала Варенька, - там наши... банда. Пусти, Семен, теперь уже нечего! Она вырвалась и убежала. В избе захныкали потревоженные ребятишки. Бумбараш выломал из плетня жердь и, не сказав ни слова, зашагал через огородные грядки к спуску на речку. Серафима перекрестилась и юркнула в избу. Через минуту в окошко застучали. Серафима молчала. Тогда забарабанили громче и загрохали прикладом в калитку. Серафима с яростью распахнула окно и плюнула прямо кому-то в морду. - Ах ты, бесстыжая рожа! - взвизгнула она на всю улицу. - Ты, Пашка, чего безобразишь? С постели соскочить не дают! Мужик больной, детей до смерти перепугали! Ты бы еще оглоблей в стену!.. Ну, чего надо? Нету, говорю, Семена! Так вам с утра еще было и сказано. Идите ищите! Нам он и самим как прошлогодний снег на голову... Да что ты мне своим ружьем в грудь тычешь? Так я твоей пули и испугалась! *** Проснулся Бумбараш под стогом сена верстах в десяти от Михеева и в тридцати - от Россошанска. Утро было теплое, солнечное. На речке гоготали гуси. Под горою, на лугу, ворочалось коровье стадо. По дороге тарахтели телеги, и с котомками за плечами шли мирные путники. И чудно было даже вспомнить и подумать, что по всей этой широкой, спокойной земле, куда ни глянь, куда ни кинь, упрямо разгоралась тяжелая война. Бумбараш подошел к ручью, умылся, напился, а позавтракать решил в деревне Катрёмушки, до которой оставалось уже недалеко. И странное дело... Шагая по мягкой проселочной дороге, пропуская обгонявшие его подводы, здороваясь с встречными незнакомыми пешеходами, под лучами еще не жаркого солнца, под свист, треньканье и бренчанье лесных пичужек, впервые ощутил Бумбараш совсем неведомое ему чувство - безразличного покоя. Впервые за долгие годы он ничего не ждал и сам знал точно, что и его нигде не ждут тоже. Впервые он никуда не рвался, не торопился: ни с винтовкой в атаку, ни с лопатой в окопы, ни с котелком к кухне, ни с рапортом к взводному, ни с перевязкой в лазарет, ни с поезда на подводу, ни с подводы на поезд. Все, на что он так надеялся и чего хотел, - не случилось. А что должно было случиться впереди - этого он не знал. Потому что не был он ни ясновидцем, ни пророком. Потому что из плена вернулся он недавно и то, что вокруг него происходило, понимал еще плохо. Вот почему, подбитый, небритый, одинокий, Бумбараш шагал ровно, глядел если не весело, то спокойно и даже насвистывал, скривив губы, австрийскую песенку о прекрасной герцогине, которая полюбила простого солдата. *** На перекрестке, там, где дорога расходилась влево - на Семикрутово, прямо - на Россошанск, вправо - к станции, - не доходя с версту до деревни Катремушки, стояла на холме прямая, как мачта, спаленная молнией береза. Береза была тонкая, гладкая, почти без сучьев, и было совсем непонятно, как и зачем у самой обломанной вершины ее кто-то сидел. - Эк куда тебя занесло! - останавливаясь возле дерева и задирая голову, подивился Бумбараш. - Глядите, какой ворон-птица!.. То ли ветер качнул в это время надломленную вершину, то ли «ворон-птица» не так повернулся, но только он по-человечьи вскрикнул, и неподалеку от Бумбараша упал на траву железный молоток. «Плохо твое дело! - подумал Бумбараш. - Эк тебя занесло! Теперь возьми-ка, спускайся...» - Дядька, здравствуй! - раздался сверху пронзительный голос. - Дядька, подай мне молоток! - Дура! - рассмеялся Бумбараш. - Что я тебе, обезьяна? - Я бечевку спущу, а ты привяжи... - Если бечевку, тогда дело другое, - согласился Бумбараш и, скинув сумку, стал дожидаться. Прошло несколько минут, пока бечевка с сучком на конце опустилась и остановилась сажени за две до протянутой руки Бумбараша. - Не хватает! - крикнул Бумбараш. - Спускай ниже. - Сейчас, погоди. Надвяжу пояс. Сучок опустился еще немного, но и этого было мало. - Не хватает! - опять закричал Бумбараш. - Спускай ниже, а то уйду... - Сейчас! - донесся встревоженный голос. Видно было, как мальчуган, осторожно перехватываясь за корешки сучьев, снял рубашку и надвязал пояс к рукаву. - Все равно не хватает. Давай, что еще есть! - Что же мне - штаны скидавать, что ли? - послышался сердитый ответ. - Да ты давай сам подлезь маленько. - Еще не было нужды! Однако и на самом деле обидно было не достать конец бечевки, до которой оставалось не больше чем два аршина. Бумбараш скинул шинель и, вспомнив солдатскую гимнастику, полез вверх. Сунув молоток в петлю, обдирая гимнастерку и руки, он соскользнул на землю. - Дядька, спасибо! - поблагодарили его сверху. - Куда уходишь? До свиданья!.. Но Бумбараш не уходил еще никуда. Просто опасаясь, как бы сорвавшийся молоток не брякнулся ему на голову, он отошел к опушке и сел на пенек, собираясь посмотреть, чем же теперь все это дело кончится. Видно было, как мальчишка прижимает телом вдоль ствола какой-то темный жгут и как, раскачиваясь на ветру, он ловко орудует молотком. Вот он забил последний гвоздь, торжествующе вскрикнув, опустил жгут, и большое полотнище красного флага с треском взметнулось по ветру. Зачем на перекрестке лесных дорог должен был торчать флаг - этого Бумбараш не понял никак. Так же как не поняла, по-видимому, и проезжавшая на возу баба, которая всплеснула руками и поспешно ударила вожжой по коняшке, очевидно рассуждая, что раз тут затевается что-то непонятное, то лучше убраться - от греха подальше. Не дожидаясь, пока мальчишка слезет, Бумбараш двинул дальше и скоро очутился в деревне Катремушки, которая, как он увидел, была занята отрядом красноармейцев. Красным Бумбараш ничего плохого не сделал, и потому он смело зашел в дом, где жила знакомая старуха. Но старуха эта, оказывается, давно померла, и дома была только рябая баба - жена ее сына, которая занималась сейчас стиркой. Бумбараша она не знала. Он спросил у нее, можно ли остановиться и отдохнуть. - Чай, хлеб, баба, твой, - сказал Бумбараш, - сахар мой, а пить будем вместе. Услыхав про сахар, баба вытерла о фартук мыльные руки и в нерешительности остановилась. - Уж не знаю как, - замялась она. - В горнице у меня какой-то начальник стоит. Да и углей нет. Разве что лучиной? - Эка беда - начальник! - возразил Бумбараш. - Что мне горница, я попью и на кухне. А лучину наколоть долго ли? Это я и сам мигом. - Уж не знаю как, - оглядывая с ног до головы грязного Бумбараша, все еще колебалась баба. - Да ты, поди, и про сахар не врешь ли? - Я вру? - доставая из сумки пригоршню и потряхивая ею на ладони, возмутился Бумбараш. - Да мы, дорогая моя королева, внакладку пить будем! Рябая баба рассмеялась и пошла за самоваром. Вскоре нашлись и теплая вареная картошка, и хлеб, и молоко... Бумбараш позавтракал, напился чаю и почувствовал, что его клонит ко сну. В самом деле, всю ночь, мокрый и грязный, он был на ногах, заснул у стога сена только под утро и спал мало. «Торопиться некуда. Дай-ка я посплю, - решил он. - А пока сплю, пусть баба выстирает гимнастерку и брюки. Хоть к дядьке приду человек человеком. Да пускай заодно и воротник у шинели иглой прихватит, а то болтается, как у богатого». Он пообещал бабе десять кусков сахару, и она показала ему во дворе плетеную клетушку с сеном. - Тут и спи, - сказала она. - А в чем же ты спать тут будешь? Нагишом, что ли? - Давай поищи что-нибудь из старья мужниного. Спать - не на свадьбу. Баба покачала головой. Долго рылась она в чулане. Наконец достала такую рванину, что, разглядев ее на свету, и сама остановилась в раздумье. - Уж не знаю, чего тебе. Разве вот это? - Не нашла лучше! Пожадничала... - пробурчал Бумбараш, напяливая на себя штаны и пиджак, до того изодранные, излохмаченные, что годились бы разве только огородному пугалу. - Экий ты стал красавец! - забирая одежду, рассмеялась баба. - Ложись скорей, а то вон начальник идет. Глянет да испугается.
